Страница 3 из 14
Передо мной простирались зеленые пастбища, аккуратные, местами зеленеющие пашни, живые изгороди, над которыми вился какой-то зеленоватый туман, деревья и кустарники с молодыми побегами. Яркое весеннее солнце освещало эту местность, возделанную и распланированную с такой аккуратностью, какая могла быть, как мне казалось, лишь на картинке, только изредка мелькавшие среди полей силуэты коров нарушали строгий геометрический узор. Небольшие домики точно вписывались в «узор»: одинаковые по внешнему виду, на одинаковом расстоянии друг от друга, с одинаковыми огородами по одну сторону и садиками – по другую. Что-то кукольное было во всем этом – кукольное и излишне упорядоченное. Ни один коттедж, сарайчик или пристройка не выбивались из общей картины. Интересно, что может означать столь очевидное подсознательное стремление к аккуратности и порядку? Возможно, я была не слишком уверенной в себе личностью, что подсознательно стремилась к простоте и защищенности? Так, так.
Из окна я увидела, как открытый грузовик, следовавший впереди нас, круто свернул на узкую дорогу с красивыми живыми изгородями по обеим сторонам, ведущую к аккуратненькой ферме. Возле фермы толпились с полдюжины молодых женщин с какими-то инструментами в руках – вновь амазонки. Одна из них обернулась, что-то сказала своим подругам, и все уставились на нас, подняв руки в том же «салюте», как и те, на дороге. Я помахала им в ответ.
«Нелогично… – мелькнула у меня мысль, – амазонки, как символ превосходства… и весь этот ландшафт, олицетворяющий пассивную подчиненность… Не вяжется друг с другом…»
Мы миновали ферму и не спеша поехали дальше. Так прошло примерно три четверти часа, а пейзаж за окном оставался практически неизменным и, казалось, простирался вплоть до самого горизонта, где виднелись очертания низких гор, подернутых голубоватой дымкой. С периодической аккуратностью возникали в окне небольшие домики – фермы, иногда мелькали группы людей, работающих в поле, реже встречались одинокие фигуры, снующие вокруг домиков, возящиеся с тракторами, но и те и другие были слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует. Вскоре, однако, начались изменения.
Слева от дороги показался длинный ряд деревьев – поначалу я подумала, что это обыкновенный лес, но потом заметила, что деревья посажены стеной, верхушки у всех одинаково подрезаны – так что этот ряд походил больше на искусственный забор, конец которого (или начало) начинался метрах в пятнадцати от дороги. Машина свернула налево и, остановившись перед высокими воротами, выкрашенными розовой краской, пару раз просигналила.
Ворота были сварены из железа и покрыты орнаментом, проступавшим сквозь розовую краску. Проем, в котором они висели, был оштукатурен и покрашен в тот же цвет.
Откуда и почему взялось это обилие розового, я не могла понять. Розовый цвет всегда казался мне пошловатым. Цвет плоти? Символ пылкой страсти? Вряд ли, тогда был бы ярко-красный… Я не представляла себе розовую страсть…
Пока мы ждали у ворот, во мне росло чувство, будто с домиком сторожа что-то не в порядке. Это было одноэтажное здание, пристроенное слева ко внутренней части проема ворот и выкрашенное в тот же цвет. На окнах с бледно-голубыми переплетами висели аккуратные занавесочки. Дверь отворилась, и на улицу вышла средних лет женщина в белом рабочем комбинезоне с непокрытой головой. В коротко остриженных темных волосах кое-где пробивались седые пряди. Увидев меня, она подняла руку в том же «салюте», что и амазонки, но без особого пыла, и направилась к воротам. Только когда она открыла их, чтобы впустить нас, я поняла, что она едва ли четырех футов ростом. Это объясняло, что было не так со сторожкой – она была построена под ее размер…
Я продолжала недоуменно таращиться на нее и ее маленький домик, когда мы проезжали мимо. Ну, как насчет этого? Сказки кишмя кишат гномами и прочим «маленьким народцем», и в снах они тоже нередкие гости, словом, можно предположить, что данные персонажи традиционно символизируют что-то, да вот я никак не могла вспомнить, что именно. Я отложила эту мысль на дальнюю полочку, чтобы обдумать ее позднее, и вновь уставилась в окно.
Мы медленно ехали вперед скорее по тропе, чем по дороге, и нас окружало нечто среднее между городским садом и кварталом муниципальных домов. По обеим сторонам дороги простирались широкие зеленые газоны с цветочными клумбами, редкие рощицы серебристых берез и отдельные большие деревья. Среди газонов произвольно, без всякого плана стояли трехэтажные блоки, выкрашенные в розовый цвет.
Несколько амазонок в темно-красных фуфайках и штанах возились с клумбой прямо у дороги, и нам пришлось переждать, пока они не оттащат свою тележку с тюльпанами и не дадут проехать. Они отсалютовали мне знакомым жестом и проводили улыбками.
Я отвела от них глаза, и… на секунду мне показалось, будто со зрением у меня что-то случилось. Очередное здание было белым в отличие от всех остальных и по меньшей мере на треть меньшим.
Я растерянно поморгала ресницами, но оно по-прежнему оставалось маленьким.
Чуть поодаль, с трудом переставляя ноги, шла по газону громадных размеров женщина в розовой хламиде. Вокруг нее вертелись три маленькие женщины в белых комбинезонах, казавшиеся рядом с ней детьми… нет, даже не детьми, а крохотными куколками. Они смахивали на стайку шустрых буксиров, вертевшихся вокруг гигантского лайнера.
Глядя на эту картину, я растерялась: расшифровать такую комбинацию «символов» мне было просто не под силу. Машина резко свернула вправо, и мы остановились перед крыльцом одного из розовых блоков, нормального размера, но также не без странностей: лестница была разделена вдоль перилами: слева шли обычные ступеньки, а справа раза в два меньше и чаще. Три автомобильных гудка возвестили о нашем приезде. Секунд через десять полдюжины маленьких женщин сбежали с крыльца по правым ступенькам. Водитель вышел, хлопнув дверью, и направился им навстречу. Когда она показалась в окне, я увидела, что та тоже из малышек, но только не в белой, а в розовой униформе, под стать машине.
Они успели перекинуться несколькими словами, прежде чем открылись задние двери. И я услышала чей-то голос:
– С приездом, Мама Орчиз! Вот вы и дома!
Моя койка плавно съехала по направляющим, и ее осторожно поставили на землю. Молодая женщина, на комбинезоне которой был нарисован розовый крест, заботливо склонилась надо мной.
– Как вы думаете, Мама, сумеете сами дойти?
– Дойти? – машинально переспросила я. – Конечно, могу. – И с этими словами я села на койке, поддерживаемая как минимум четырьмя парами рук.
Мое уверенное «конечно», кажется, не оправдало себя – я поняла это, когда меня с трудом поставили на ноги. Даже с помощью всех «малышек» это было, мягко говоря, непросто – я едва отдышалась и окинула взглядом свою громадную массу, прикрытую розовой хламидой. У меня мелькнула мысль о том, что позже, когда я проснусь и буду анализировать свои впечатления, мне придется смириться с дикой безвкусицей всех этих символов, что бы они там ни означали. Я попробовала осторожно шагнуть вперед, со стороны это выглядело, наверное, не очень-то эстетично. Маленькие женщины суетились и хлопотали вокруг меня, как взбудораженные несушки – ни одна не доставала мне даже до локтя. Впрочем, самым трудным был первый шаг, дальше дело пошло лучше, и я под облегченные и радостные возгласы моей «команды» с трудом одолела левосторонние ступеньки крыльца. Наверху мне дали немного отдышаться, а потом мы вошли в прямой, как стрела, коридор с тремя-четырьмя дверями по сторонам, свернули налево, и там впервые (с момента начала галлюцинации) я столкнулась с зеркалом.
Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы вновь не удариться в панику. Увидев свое отражение, я в течение нескольких секунд боролась с подступающей к горлу истерикой, это была жуткая пародия на женщину: слоноподобные женские формы, выглядевшие еще более громадными из-за свободного хламидообразного розового одеяния, прикрывающего… К счастью, хламида прикрывала все, кроме головы и рук. Но и этих частей тела было вполне достаточно, чтобы вызвать ужас: руки, голова и, наконец, лицо были чистенькими, ухоженными, даже миловидными, но принадлежали явно девочке. Эта «девочка» выглядела вполне симпатичной, но ей никак нельзя было дать больше двадцати. Мягкие вьющиеся волосы, аккуратно уложенные в короткую прическу, розовый цвет лица, красные, но без намека на помаду, изящные губы. Голубовато-зелеными глазами из-под слегка изогнутых бровей она внимательно смотрела на меня, на суетящихся «малышек». И это изящное личико, словно сошедшее с шедевра Фрагонара, было прилеплено к столь чудовищному телу – словно побег фрезии, выбившийся из клубня турнепса.