Меня приговорили

Оксана Ильина

Меня приговорили

– Я не знаю с чего начать,– произнесла я выплыв из своих воспоминаний и посмотрела на журналистку, красивую девушку лет двадцати пяти.

– Начините с детства, что самое счастливое вы помните из него?– предложила та, внимательно разглядывая меня. А ведь мы были примерно ровесниками, но я чувствовала себя старше на целую жизнь.

– Детства? – повторила я, снова глубоко задумавшись.

Я не помню детства, тем более счастливое. Было ли оно вообще у меня? Единственное что запечатлела моя память – это как я в голубом платье, ярком как ясное небо, кружусь во дворе нашего дома, мне хочется смеяться, упасть на зеленую траву, ведь на улице такой теплый июньский день. Но это было непозволительно, даже для ребенка, открытое проявление радости недопустимо в нашем кругу. Не помню, сколько мне тогда было. Хотя я даже не уверена, что, то было на самом дела, и это не плод моего воображения… Моя жизнь была настолько замкнутой, что и не грешно было немного пофантазировать.

– Простите, что перебиваю, а не могли бы вы рассказать о том месте, где жили?

Даже спустя столько лет, от воспламенений тех дней побежали мурашки по коже, а внутри все похолодело от ужаса. Впервые я решилась рассказать о событиях того времени, открыто ничего не тая. Казалось призраки прошлого, наконец, перестали меня терзать, но нет, мысли об этом все также причиняют боль.

– Да, вы правы, с этого и стоило начать,– произнесла я выплыв из мрака мыслей, и посмотрела на девушку, которая терпеливо ждала, не смея торопить.– Извините за то, что отнимаю слишком много лишнего времени. Хочется рассказать все, не упустив самого важного.

– Продолжайте, я никуда не спешу,– ответила журналистка, положив на стол диктофон, и уселась поудобней.

Место, где я родилась нельзя назвать городом, поселком и даже селом. Это было небольшое поселение, составляющие около семисот человек, жители называли его общиной. Находилась община на краю цивилизации окруженная лесами и полями, и никому не было до нас дела. Подчинялись все единому порядку установленному семьей основателей, и старостой общины был потомок этой семьи. Он был законом, властью, царем и богом в поселении, ему беспрекословно подчинялись все, чтили и боготворили. Но нам детям не было и дела до него, с рождения нас учили быть кроткими, слушаться и выполнять приказы старших. Родители не окружали детей слепой любовью, как принято у вас, нет, мы скорее были расходным материалом, который особо никто не жалел. Мы с сестрами работали в огородах, стирали, занимались хозяйством и каждый день ходили в церковь, где и обучались. У нас просто не оставалось времени на игры и радость, в нашей общине не было машин, телевизоров, газа, даже электричество было доступно не всем. Но мы привыкли так жить и не считали это ненормальным, я даже понятия не имела, что где-то есть мир, полный технологий, где люди живут на равных и имеют право на свое мнение. Нам внушали, что за лесом нас окружает жестокий, грешный мир, который давно отвернулся от Бога, и был проклят за это, говорили, что верующим и чистым детям Бога не выжить там. Сейчас я понимаю зачем это вбивали в наши темные головы, для того чтоб мы не мечтали о другой жизни, а покорно принимали уготовленную нам судьбу. Наверное, наше поселение было своеобразной сектой, в которой страхом и манипуляцией заставляли подчиняться хозяину общины. А он, был вправе решать кому жить, кому умирать, за мелкую провинность мог приговорить к смерти. Считалось большой честью, если предводитель забирал в свой дом какую-нибудь девушку. А забирал тот их часто, предпочтительно совсем юных, и те наивно мечтали, чтоб Свирский обратил на них внимания. Но мне совсем не нужна была такая честь, я побаивалась главу общины, слышала, как старшие девчонки шепотом рассказывали о нем всякие страшилки. Да и о том, что девушек выбранных им потом никто больше не видит, знали все, они словно пропадали куда-то. Не знаю, где именно Ян меня заметил, отец сказал вроде как в церкви, только вот я вообще не замечала, чтоб он туда ходил. Когда папа сообщил, что отныне моим домом будет дом Свирского, я бросилась к нему в ноги с криком:

– Пощади!

Помню, как мама стояла в стороне, не шевелясь, а старшие сестры, поглядывая на меня, перешептывались. Каждая клеточка моей души не хотела отправляться в дом Яна, я не хотела становиться его…

– Кем? Знаете здесь сложно дать определение, в общине говорили невестой Свирского, а я-то знаю теперь что, не кем иным как рабыней.

Предводитель, можно сказать, имел свой личный гарем, стоило указать ему пальцем на девушку, как тут же она оказывалась в его доме, а семья той несчастной считала, что это великое благословение. И всем было безразлично что, будет с ней потом. Я плакала, обливаясь горькими слезами, цеплялась за руки отца, умоляя не прогонять, слезы в нашей общине, как и радость, были пороком, тем что недозволительно показывать в открытую. И естественно мои слёзы не вызвали у родных ничего кроме гнева, и в ответ от родителя я получила звонкую пощечину, от которой потом еще долго болела челюсть.

– Не позорь,– гневно воскликнул он, и за волосы поволок на улицу.

Я не думала тогда о позоре упавшем на меня из-за громких рыданий, проносящихся по всему селению. Не думала также о жителях, вылезших из своих домов, чтобы посмотреть на непутевую девку, не обращала внимания на то, как осудительно они машут головой. Отец тащил меня как паршивую овцу на бойню, а я воспротивилась этому всем своим существом. Плакала так горько как только может плакать человек лишенный воли, человек которого словно ведут насмерть. Чувствовала что, в том доме меня не ждет ничего хорошего, откуда-то знала, что там моя погибель. Я была напугана, возможно, если бы мне дали время все обдумать и осознать, смогла бы принять свою судьбу. Но нет, меня в один момент выдернули из привычной жизни, отправили становиться женщиной, по сути, еще ребенка.

Так я и оказалась в самом большом доме общины, когда отец втащил меня в открытую дверь, успела уже немного успокоиться и лишь горестно всхлипывала. Там увидела женщин, их было около пяти, и они глядели на меня без каких либо эмоций. Бледные и осунувшиеся лица, говорили об их непомерной усталости, а в глазах мелькал страх. Одна из девушек проводила меня на второй этаж, и весь путь, я украдкой поглядывала на ее большой живот, беременные женщины в поселении редко выходили из дома, демонстрировать округлый живот считалось бесстыдством. Распахнув передо мной дверь в маленькую, темную комнату спутница представилась:

– Лилия.

– Дарина,– ответила я, и та добавила чуть тише:

– Ян уехал и вернется только завтра.

Я вздохнула с облегчением, радуясь отсутствию хозяина дома, хотя понимала что, это лишь временная отсрочка.

– Запомни,– вдруг серьезно произнесла Лилия,– Никогда, слышишь, никогда не показывай при нем своих истинных чувств, иначе тебе не уцелеть. Хочешь выжить, не смей перечить, и просто смирись со своей судьбой.

– Но…

– Никаких но, глупая, он и так накажет тебя, когда узнает о том, что, ты устроила на улице,– недоговорив она бросила на меня испуганный взгляд и, посмотрев по сторонам торопливо удалилась.

Следующая ночь и день были для меня сущим адом, напуганная словами Лилии, я не находила себе места от страха, меня трясло и задыхалась от неизвестности. Все о чем я просила Господа – это никогда не встречаться со Свирским. Но и здесь мне не повезло, вечером одна из женщин сообщила, что хозяин ждет меня внизу. Я спустилась не сразу, долго стояла, набираясь смелости. Мужество – вообще не свойственно женщинам из нашего поселения, да и откуда ему взяться, когда с детства от нас требуют послушания.

Каждый шаг по лестнице казался мне километром дороги, в голове шумело, и я не обратила внимания на подозрительно гробовую тишину. Оказавшись на первом этаже, сразу же заметила всех женщин, вставших в ряд с опущенными головами, никто из них даже не глянул на меня. Потом мой взгляд наткнулся на некого, словно на острый кинжал. Никогда еще, не видела предводителя так близко, и даже не задумывалась о том какой он. Помнила его покойного отца с морщинистым, злым лицом, и для меня все Свирские были на одно лицо. Но Ян, оказался другим, он был молод, высок и широкоплеч. Никогда прежде я не встречала настолько красивых мужчин. Его глаза черные как истлевшие угли, были пустые словно бездонный колодец. Они смотрели на меня бесстрастно, но в то же время пугали до чертиков. Не знаю почему, я не могла отвести свой взгляд, он словно приковал меня и не отпускал.