Страница 31 из 32
Труд одного может казаться бездельем другому. И это неважно. Важен тот Свет, что вскрылся в человеке как результат его труда. Важны навыки, привычка мыслить в гармонии, то есть в сочетании доброты сердца и гибкости ума. Они ведут к примиренности. Любовь неотделима от гармоничного сочетания всех этих качеств в человеке, она и есть путь живой жизни в нем. Сегодня спали с меня последние оковы личного. Ушло горестное ощущение, что я стою нагая над одетой веселой Землей, что все порвано между мною и ею, нарядно цветущей.
Напротив, я одета в Свет, сияющий Свет доброты. Вся Земля лежит в храме моего сердца, и больше нет для меня ни иллюзии смерти, ни разъединения с Землей. Во мне родилась и утвердилась примиренность. Земля и я, равно как и то, куда уйдет мой дух, покинув дорогую, многострадальную Землю, – все едино. Радость жить, бесстрашие жить, бесстрашие умереть – все слилось для меня в одно священное понятие: трудиться для блага людей.
Эта поднял головку, слегка вскрикнул и побежал по темной дорожке. Я догадался, что мой чуткий птенчик издали почувствовал приближение И.
– Покойной ночи, Левушка. Я пойду к себе. Запишу кое-что из впечатлений дня.
Наталья Владимировна простилась со мною, оставив меня под глубоким впечатлением от ее слов. Слова эти проникли мне в сердце. Не раз в моем сердце зажигалась тайная горечь от разлуки с моим братом-отцом. Как ни был я окружен величайшей любовью, как ценил и благоговел перед моими дивными и великими моими покровителями, иногда в сердце просыпался стон. Хотелось почувствовать ни с чем не сравнимое нежное объятие брата Николая. Плоть от плоти моей и кровь от крови моей. Я хотел было пойти навстречу И., но решил подождать его на крылечке. Быть может, И. был погружен в великие мысли и нуждался в минуте отдыха и одиночества. Я не успел додумать своих мыслей до конца, как послышался разговор, и вскоре на полянке перед домом резко выделились две белые фигуры, а рядом с ними чинно шагал Эта. Я никогда не удивлялся, если видел И. в обществе неожиданных людей. Я уже привык видеть рядом с ним самые необычайные фигуры. Но на этот раз я удивился, так как И. шел с седовласым Радандой, весело рассказывавшим ему о новых изобретениях, достигнутых в производстве стекла. Когда же спал Раданда? Я слышал, что настоятель вставал раньше всех, что целый день он был занят самыми разнообразными делами. Когда же он отдыхал?
– Что, Левушка, усталое тело отдыха просит? – Раданда положил мне руку на плечо и быстро, совсем не по-стариковски, опустился рядом со мной на ступеньку. – Ты замечай, дитя, все. Тебе дан неспроста путь писателя. Ты пиши о человеке «просто», как я тебе с первого взгляда сказал. Путь писателя бывает разный. Один много вещей напишет, будто бы и нужны они его современности. Ан, глядишь, прошла четверть века, и забыли писателя люди, хотя награждали его и жил он на Земле в знатности. Другой мало или даже одну вещь написал, а живет его вещь века, в поговорки войдет. В чем же здесь дело? В самом простом. Один писал – и сам оценивал свои сочинения, думая, как угодить современникам и получить побольше благ. Он временного искал – временное ему и ответило. Другой в себе осознал единственную силу: Вечного Огонь. Он и в других его старался подметить. Старался видеть, как и где человек грешил против законов этого Вечного и страдал от распада гармонии в себе. Замечал, как иной человек был счастлив, сливаясь с Вечным, и украшал жизнь окружающим. И такой писатель будет не только отражать порывы радости и бездны скорби людей в своих произведениях. Он будет стараться научиться так переживать жизнь, как будто сам стоит в обстоятельствах того или иного человека. Но мало стать в обстоятельства того или иного человека, надо еще найти оправдание каждому в своей доброте, и только тогда поймет писатель, что значит описать жизнь человеческую «просто».
Голос Раданды звучал сейчас совсем по-иному. Бог мой, в скольких аспектах я увидел этого человека за самое короткое время! И я ясно почувствовал, что совершенно не знаю, кто такой Раданда. Не отдавая себе отчета, можно ли так запросто говорить с ним, я мальчишески заявил:
– Представляю себе, в каком более чем жалком положении, гораздо более жалком, чем когда меня трепал Эта, был бы я, если бы кто-либо приказал мне описать вашу Общину и, главное, вас.
Раданда улыбнулся, положил мне свою крохотную ручку на голову и посмотрел мне в глаза.
– Велик и далек твой путь, дитя мое. Сейчас ты еще дитя, и то уже многое можешь. Но будет время, и не обо мне, а о многом большом напишешь. Теперь же иди спать. Завтра я сам пойду с тобою по колонии Дартана. Там многому научишься и многое-многое из векового страдания людей прочтешь. Не жди И., ложись спать. Мы с ним обойдем еще кое-кого, кто в эту ночь нуждается в утешении.
Раданда перекрестил меня. Мне стало необычно легко, радостно. Я точно в сказке, все забыл и, взявши Эта на руки, пошел к себе. Как я был благодарен Раданде! И, с другой стороны, как я понимал свою детскость! Еще и еще раз я увидел, как устойчива должна быть гармония в человеке, чтобы он мог чего-либо достичь в деле дня, и какое мужество должна нести в себе сила мужчины.
Уложив спать Эта, я благословил все живое во Вселенной, благословил милосердие моих наставников и лег на свою полотняную постель, впервые ясно сознавая, что стою на грани от детства и юности к зрелой молодости.
Ночь минула быстро. Я проснулся от гудения колокола и толчков Эта. На этот раз я уже ясно и твердо помнил, где я, кто и что вокруг меня. Первым, что бросилось мне в глаза, была записка И., лежавшая на стуле рядом со мной: «Как только встанешь и приведешь себя в порядок, приходи в покои Раданды возле трапезной. Эта оставь у Мулги. Раньше, чем уйдешь из дома, зайди к Андреевой и передай ей, что я поручаю ей на сегодняшний день Бронского, Игоро и Герду. Пусть до самого ужина проведет с ними день и распределит в нем занятия как сама найдет нужным».
Записка И. окрылила меня. Быстро справившись с делами, я полетел в покои Раданды. По дороге я несколько раз возвращался мыслью к Наталье Владимировне и не мог разгадать почему, когда я передавал ей поручение И., она пристально вглядывалась в меня и сказала: «Счастливец, Левушка». Мысли мои перескочили с нее на ее близкого и неразлучного друга в Общине Али Ольденкотта. Только сейчас я сообразил, что я его нигде не видел с самого въезда в Общину Раданды, что он не жил в нашем домике, не бывал с нами в трапезной и что я о нем ничего не слышал все эти дни. Я решил немедленно же спросить у И. об этом милом и чудном добряке, но, пока шел, поостыл в своем решении, вспомнив, что любопытство во мне не может порадовать И. Должно быть, для Ольденкотта, как и для Зейхеда, которого я тоже не видел в Общине, предназначался особый путь уединения. Весь под впечатлением этих мыслей, я сдал Мулге Эта, что было принято обоими новыми друзьями более чем благосклонно, и постучался в дверь Раданды. Он сам открыл мне и, хитро оглядывая меня с ног до головы, сказал:
– Беги скорее в душ, пока И. тебя не видел. Где это ты так запылился, точно по пустыне бежал?
Я посмотрел на свои сандалии, которые так недавно усердно чистил и завязывал, переконфузился и даже расстроился: и сандалии, и весь подол платья – все было серым от пыли. Увлеченный размышлениями и жаждой поскорее свидеться с И., я забыл об осторожности и легкости походки. Извинившись перед Радандой, я помчался в душ. Тут уж я сам прочел себе предлинную нотацию и, наконец, очутился в приличном виде перед И. Мой снисходительнейший наставник ни единым словом не дал мне заметить, что знает о моей неловкости, не укорил за опоздание, но ласково со мной поздоровался.
– Пройди, Левушка, на балкон, там тебе оставлена еда. Кушай не спеша и вернись сюда. Ты пойдешь с Радандой, как он тебе обещал, по сектору Дартана. С ним же возвратишься обратно и поедешь со мной навстречу возвращающемуся Яссе.
Навстречу дорогому, любимому Яссе! Тут я понял, почему сказала мне Андреева: «Счастливец, Левушка!» Да, действительно, я был счастливцем. Широко раскрылись двери моего сердца не только для Яссы, который – я был убежден – возвращался победителем, но для всего мира, точно вместившегося во мне. Открылось мне, как глубоко надо проникать в сознание встречного человека. Я ощутил живыми и действенными вечерние слова Раданды, что надо уметь не только встать в обстоятельства человека и отразить их в слове, но и оправдать каждого, понимая это слово не как быт его произносит, но как чистое сердце может воспринять в себя вечный путь ближнего. Я шел, и радость пела во мне, хотя я отлично понимал: того, что я достиг сегодня, завтра будет уже мало. Все же я был счастлив, не мог не улыбаться, и все, кто встречался мне, отвечали мне улыбками.