Страница 21 из 32
– Нет, нет, на этот раз «вольно» не будет произнесено, – смеясь, сказал Всеволод. – Будьте любезными хозяевами, вежливыми и приветливыми, познакомьтесь с гостями, которые проделали трудное путешествие по пустыне, чтобы навестить вас. Вот я и посмотрю, хорошо ли мы сумели вас воспитать и насколько вы вежливые кавалеры и дамы, – все смеялся Всеволод.
Личики детей стали необыкновенно серьезны. Они тихо и быстро разбирались на группы, по десятку в каждой, и во главе каждого десятка выдвинулись мальчик или девочка, как я понял, нечто вроде старосты десятка. Одна из девочек вышла вперед, подняла в знак приветствия руку и поклонилась нам. Ее примеру последовали все дети. Глазенки их горели, они с любопытством уставились на нас. Та же девочка, выступив еще вперед, сказала:
– Я дежурю сегодня и приветствую вас, дорогой отец-настоятель, и вас, любезные гости. Добро пожаловать! От лица всех детей приветствую дорогих гостей, оказавших нам честь своим посещением. Все, что мы сможем сделать для вашего развлечения, мы сделаем с радостью. Но, – девочка слегка замялась, – мы еще маленькие и мало умеем. Но все же мы умеем петь, плясать, делать гимнастику и изображать жизнь кукол и зверей.
Всеволод весело засмеялся, погладил девочку по ее кудрявой головке и ответил поклоном на приветствие детей.
– Пожалуй, все ваши артистические фокусы вы покажете дорогим гостям после. Сейчас постарайтесь блеснуть своей ученостью. А пока, так и быть: «Вольно!»
Что тут поднялось! В один миг Всеволод исчез под грудой детских фигурок, напомнив мне, как исчезал под фигурами детей и карликов Франциск. Высокий посох Всеволода, как драгоценное сокровище, держали чуть ли не десяток ребят, с головы был снят клобук, и с величайшей осторожностью дети держали его в руках, пока остальные висели на своем настоятеле, наперебой рассказывая ему последние новости из своей детской жизни.
К И. подошла группа детей, внимательно и осторожно рассматривая его, точно они не могли оторвать глаз от его лица. Он ласково гладил их по головкам, задал им несколько вопросов – и лед их чинности растаял мгновенно.
– И с вами тоже можно «вольно»? – спросил премилый мальчуган, боязливо подходя вплотную к И.
И. рассмеялся так весело и заразительно, что я не мог не залиться смехом и тут же сам потерял всю свою чинность.
– Вольно, вольно, – продолжая смеяться, ответил И. и взял мальчугана на руки. – Но я ведь уже старый дядя, а вот мой келейник Левушка очень любит быть верблюдом. Садитесь на него и поезжайте в сад, – указывая на меня, сказал он окружавшим его детям.
Я не успел и опомниться, как целая орава ребят оседлала меня. Всеволод до некоторой степени облегчил мою верблюжью ношу, и я был утащен детьми в сад.
Там они показали мне свое маленькое хозяйство. У них были крольчатник и псарня, где жило несколько щенков какой-то очаровательной породы, красивых и пушистых. Тут же, немного поодаль, был сооружен теплый домик, где жили щенки африканской породы, черные, совсем без шерсти. Несмотря на жару, им было холодно, и дети укутывали их в ватные попонки.
Время перемены промелькнуло быстро, раздался удар гонга, и вместо шумной ватаги ребят, где каждый, перебивая другого, спешил вылезти вперед и рассказать что-то особенное, интересное, передо мной появился стройный отряд дисциплинированных маленьких людей, в полной тишине входивших обратно в двери школы.
Я не видел Андрееву и не знал, как совершилось ее знакомство с детьми. Но повернувшись назад, заметил ее в группе детей, мордочки которых были особенно радостны. Я подумал: чем могла так привлечь к себе детей обычно резковатая в своем обращении Наталья Владимировна? Я заметил в ее руках красивый мешочек из пальмовых волокон, в который я так усердно старался упихать ее коробейные товары в оазисе Дартана. Девочки с восторгом гляделись в маленькие зеркальца, мальчики с неменьшим упоением разглядывали свои свистульки, барабанчики и прочее. Но заниматься наблюдениями было некогда, раздался второй удар гонга, по которому дети должны были привести себя в полный порядок, а третий удар должен был застать их уже сидящими за партами.
Я нашел И. в коридоре, окруженного учителями и учительницами. Он все еще держал на руках того же малыша. Когда я к нему присмотрелся, то узнал в нем того самого мальчика, матери которого я должен был передать письмо Франциска. Я видел ее в тот час, когда Франциск писал свои письма и соединил меня со своею мыслью. Малютка прильнул головкой к плечу И., нежно гладил его по щеке и говорил:
– Дядя, миленький, хорошенький, скажи, отчего ты такой самый, самый красивый? Ну совсем как у мамы ангел на картинке. Знаешь, я ведь тебя часто видел во сне, – бормотал мальчик, точно засыпая.
И. ласково прижал к себе ребенка.
– Мальчик, Левушка, уже болен. Но пока это еще мало заметно. Скоро болезнь резко проявится. Возьми его, он уже засыпает. Отнеси его сам к матери. Там и письмо Франциска ей отдашь, и выполнишь сам его приказание. Ты пойдешь мимо своей кельи и захватишь письмо. Пожалуйста, Всеволод, дай Левушке провожатого, пока я буду наслаждаться мудростью твоих детей и твоими воспитательными и методическими талантами.
Я взял ребенка. Всеволод дал мне в провожатые одну из сестер-уборщиц с добрым, еще молодым и приятным лицом, одетую в очень милое коричневое платье, белый чепец и белый же передник безукоризненной чистоты. Сестра пошла со мной, захватив для заболевшего ребенка его завтрак. Ноша моя была тяжела: жара уже ощущалась сильно, и тело мальчика казалось мне огненным. Мы дошли до нашего домика, я положил мальчика на свою постель, достал пакет с письмами Франциска и сказал сестре-провожатой:
– Как вы думаете, сестра, не повредит ли мальчику, если я немного задержусь и побегу в душ? Мне кажется, я весь горю от знойного воздуха.
– Нисколько не повредит. Я его постерегу и буду махать над ним пальмовым листом. С непривычки вначале наш климат всем тяжел, потому-то у нас и устроены души в очень многих местах. Пока мы будем идти, встретим их немало.
Вы сможете еще несколько раз освежиться холодной водой, если захотите. Все, кто приезжает к нам, не могут выдержать первое время нашего зноя, но постепенно втягиваются и перестают его замечать.
Не медля, пока сестра еще договаривала последние слова, я схватил полотенце и помчался в душ, в сотый раз вспоминая мою дорогую, нежную няньку, моего друга Яссу. Где Ясса? Как он едет? Скоро ли вернется? Мысли мои, любовные и благословляющие, мчались за ним, а сердце мое гордилось оказанным ему высоким доверием, сострадало его тяжелому пути по пустыне…
Душ меня воскресил, и мы вскоре бодро зашагали по тенистой аллее. Теперь ноша моя не казалась мне такой тяжелой, хотя тело мальчика было очень горячим. Раза два сестра указывала мне на небольшие домики-души, очень мило сложенные из белого камня. Она предлагала мне еще раз освежиться. Но я еще не изнемогал, шел бодро и не мог понять, где же конец моему путешествию. Лес стал гуще. Мы шли уже более получаса, встречали стоявшие одиноко и группами домики. Я нигде не видел ни стен, ни ворот, через которые мы въехали в Общину. Также не видел я ни конюшен, ни фермы, а ведь где-то здесь они должны были быть. Мои размышления прервала сестра, указывая на небольшой, отдельно стоящий домик.
У открытого окна я увидел женскую фигуру, склоненную над шитьем чего-то крупного, белого. Женщина, заслышав мои шаги и голос моей спутницы, подняла голову, и я сейчас же узнал в ней ту самую, которую видел в мыслях Франциска.
Увидев своего сына у меня на руках, она торопливо отбросила работу и вышла нам навстречу, распахнув настежь дверь своей комнаты, большой и светлой. Она впилась глазами в личико своего ребенка. Беспокойства, страстной любви и отчаяния такой силы, как были написаны на лице женщины сейчас, не было на лице, которое сохранилось в моей памяти. Не поддаваясь ни на миг силе волнения женщины, я звал всем своим усердием Франциска. Я помнил его наставление, в каком состоянии должен быть я сам, чтобы иметь и силу, и дерзновение прикоснуться к личику ребенка тем священным лоскутом материи, который он вложил в свое письмо.