Страница 4 из 31
Но объяснить вряд ли смогу, почему моя любовь к дяде Али была не то чтобы со страхом смешана… Но он так силен. Так недосягаемо высок, что почувствовать себя с ним так просто, как с тобой, я никогда не могла. Я все чувствовала, что между нами словно огромная гора света, и проникнуть за нее я не могла. А увидела тебя, отец, и даже еще не видя, уже почувствовала, как мне просто, как легко с тобой. Если ты меня оставишь – я жить уже не смогу.
Даже любовь Николая, если бы он любил меня, – горько вздохнула Наль, – меня не удержала бы на Земле без тебя.
– Если бы Николай любил тебя, дочь? Что это значит? В чем ты сомневаешься?
– Нет, отец, я ни в чем не сомневаюсь. Если дядя Али послал меня сюда, – значит, здесь моя жизнь и судьба. Я встретила тебя и теперь понимаю, что дядя послал меня к тебе. Он только сказал, что мы с Николаем – муж и жена.
Но, видно, иначе он отослать меня к тебе не мог.
– Но кто сказал тебе, что брак ваш не состоится? Что Николай тебя не любит?
– Никто не говорил. Только, видишь, когда я стала невестой, перед брачным пиром тетка все объясняла мне, как муж обращается с женой, если ее любит.
Но…
– Смейся, дитя, над всеми предрассудками мира, а особенно над теми утлыми понятиями, что вынесла ты из гаремной жизни. Немного времени пройдет, и ты поймешь всю силу любви и преданности Николая. Немало жертв Николай тебе принес, и ты их узнаешь. Будь с ним так же проста и честна, как сейчас со мной. И ты поможешь и мне, и дяде Али. А помощь ваша прежде всего заключается в той новой, освобожденной семье, которую вы оба должны создать.
Ну, вот и муж твой. Сюда, Николай.
Приподняв портьеру, на пороге показался Николай.
– Ну, конечно, я не сомневался, что Наль будет сразу поднята на ноги вашим волшебным присутствием, Флорентиец. Она так сияет, что мне не о чем спрашивать.
– Отец приказал мне звать вас Николаем. Мне хотелось бы называть вас как-то иначе, чем зовет вас Левушка. Но я буду звать вас так, как зовет отец. У меня в ушах будут звенеть два голоса – его и мой собственный – каждый раз, когда я буду произносить: «Николай».
Флорентиец засмеялся, а на лице Николая выразилось удивление.
– Все это хорошо, дочь моя, времени у нас впереди много, мы еще обо всем поговорим. А сейчас иди в ванную. Надо одеться к лицу и сойти вниз завтракать. Я приготовил для тебя девушку-горничную. Она никогда этим раньше не занималась, но жизнь того потребовала. У нее – старушка мать и младший брат, которого надо учить. А найти женщине в Лондоне кусок хлеба, чтобы содержать еще двух человек, – почти немыслимо. Я взял ее к себе, имея в виду куда-либо пристроить. Она знает языки, знает этикет, у нее много вкуса. И будет тебе полезна. Я ее сейчас приведу.
Флорентиец скрылся так быстро, что Наль ничего ответить не успела.
Спустившись с лестницы, он вошел в чудесную комнату с балконом, обитую зелеными шелковыми обоями и обставленную немногими старинными вещами. Шкафы с книгами и письменный стол были из светлого, золотистого дерева, с инкрустацией из черепахи. Пройдя комнату, он вышел на балкон и позвал:
– Дория, пройди ко мне сейчас же.
В саду послышались поспешные шаги, и на дорожке показалась высокая женская фигура. Женщина прошла через балкон в комнату.
– Садись, Дория. Ты просила меня помочь тебе. Сама знаешь, как много Ананда для тебя сделал, и как ты, дав обет беспристрастия и отказа от зависти, нарушила его. Тяжела теперь твоя жизнь, ставящая тебя постоянно в положение существа зависимого, второстепенного. На каждом шагу она выбивает из тебя крючки зависти и ревности.
– Да, жизнь была мне тяжела, когда я лишилась своего руководителя Ананды.
Я страдала и до сих пор страдаю от сознания, что ударила в моего милосердного поручителя стрелами страсти и зависти. Но жизнь в вашем доме – более чем счастье. Мое сердце чисто. В нем теперь нет ни зависти, ни пристрастий, ни осуждения, но я должна доказать, что понимаю теперь счастье жить в служении вам. И этим снять с Ананды ответ за себя.
– Уверена ли ты, что всякий труд понесешь радостно? Что не проснутся в тебе вновь гордость и чувство унижения? Или ревность и зависть к чужой блестящей жизни?
– Я уверена. Уверена не в себе, не в своих качествах. Я уверена в истинности любви к людям, проснувшейся во мне.
– Если бы я сказал тебе стать слугой у юной, прекрасной как мечта женщины? Служить ей горничной, нянькой, потому что она неопытна, как дитя.
Быть ей незаметно наставницей по части манер и одежды, потому что она азиатка и не знает не только света, но даже не видела вовсе европейской жизни. Как отнеслась бы ты к такому труду?
– Служа ей, я служила бы вам. Служа вам, я искупила бы грех перед Анандой и вернулась к нему.
Долго-долго смотрел на Дорию Флорентиец. Так долго, что у женщины участилось дыхание. Точно до самого дна проникал его взгляд и читал не только ее теперешнее состояние, но и всю будущую ее жизнь и возможности.
Наконец он встал, улыбнулся и сказал:
– Слово твое отзовется в веках. Я ставлю свою подпись под твоим новым обещанием. Дитя, за которым я поручаю тебе уход, надежда многих. Я не знаю, насколько великодушна будет она к тебе поначалу и будет ли вообще.
– Я сама буду великодушна. Благословите меня. Флорентиец, я думаю, что больше не поскользнусь, под какой бы личиной ни пыталось проникнуть ко мне зло.
Дория опустилась на колени, прижала к губам дивную руку Флорентийца, который положил ей на голову свою вторую руку.
– Пойдем, она ждет, – сказал Флорентиец, поднимая Дорию.
Дория отерла влажные глаза и казалась удивленной.
– Да, это здесь, в моем доме, и тебе никуда уезжать не надо.
– Какое счастье, – радостно воскликнула Дория. Флорентиец направился к выходу и, оглянувшись в дверях, сказал ей, улыбаясь:
– Привыкай к роли горничной и учись ходить позади госпожи и господ.
Войдя к Наль, он подвел к ней Дорию и сказал:
– Вот горничная, как я тебе обещал, дочь. Ее зовут Дория.
– О, какое красивое имя, не менее красивое, чем вы сами, – подымаясь с дивана и положив руку на плечо Дории, сказала Наль.
Дория поднесла к губам руку своей новой хозяйки и сказала, что будет стараться служить ей так верно, как только сумеет.
– О Дория, как вы меня огорчили. Зачем вы поцеловали мне руку. Я возвращаю вам поцелуй. – И раньше, чем кто – либо успел опомниться, Наль поцеловала руку сконфуженной Дории.
– Я не знаю света, Дория. Но дядя Али научил меня, что нет в жизни слуг и господ, а есть люди, цвет крови которых одинаково красен. Не слугой вы будете мне, но другом, наставницей в тысяче новых для меня вещей, которых я не знаю.
Отец, я уже успела осмотреть комнаты, что вы назначили мне. Куда мне столько? Можно Дории жить в прелестной угловой, выходящей в сад? Я бы так хотела, чтобы ей было легко и весело со мною.
– Ты маленькая хозяйка и своих комнат, и Дории. Поступай, как хочешь. Боюсь, что своим восточным очарованием ты не только меня с Николаем, но и весь дом скоро заберешь в плен, – шутил Флорентиец. – Но времени теперь не теряй. Приведи себя в порядок и спускайся завтракать по звуку гонга. Он дается за четверть часа.
С этими словами хозяин дома ушел, уводя с собой Николая.
– Дория, друг. Я совсем ничего не умею делать и не знаю, что в этих сундуках. Они открыты, но что выбрать, чтобы нарядно и подходяще к случаю одеться, я не знаю.
– Не беспокойтесь, графиня, ванна уже готова, я усажу вас в нее и вернусь поискать что-нибудь подходящее. Вы наденете то, что вам понравится больше.
Если же не понравится ни один из туалетов, мы потом съездим в город и купим все, что будет нужно.
– Дория, у нас не принято, чтобы девушки звали свою хозяйку иначе, чем по имени. Прошу вас, когда мы одни, зовите меня Наль, как у нас в стране. Если же здешние приличия требуют меня величать, то величайте только на людях.
Выйдя из ванны, освеженная, прекрасная, точно весенний цветок, Наль с детским восторгом рассматривала приготовленные Дорией платья.