Страница 8 из 13
Этот вопрос возвещает рождение религии, поскольку даже несмотря на то, что ее, с некоторым упрощением, можно назвать религией поклонения самому себе, истинная религия начинается с поиска смысла и ценности за пределами эгоцентричности. Она отказывается от притязаний эго на окончательность и категоричность.
Но это отречение – ради чего оно? Этот вопрос подводит нас к двум вехам на Пути отречения. На первой из них табличка «общество» – в качестве явной кандидатуры на роль чего-то большего, нежели мы сами. Обеспечивая одновременно и нашу жизнь, и жизнь других людей, общество обладает значением, которым не может пользоваться ни одна отдельно взятая жизнь. В таком случае давайте перенесем нашу преданность на общество, ставя его требования выше наших собственных.
Этот перенос знаменует первый важный шаг в религии. Он порождает религию долга, третью после удовольствия и успеха великую цель жизни с точки зрения индуиста. Ее власть над зрелыми умами колоссальна. Мириады преобразовали «волю получать» в «волю отдавать», а «волю побеждать» – в «волю служить». Не торжествовать, а стараться изо всех сил, со всей ответственностью подходить к любой задаче, – вот что стало их высшей целью.
Индуизм полон указаний для тех, кто готов внести свой вклад в общественное дело. В нем подробно описаны обязанности, соответствующие возрасту, складу характера и положению в обществе. Они будут рассматриваться в последующих разделах. А здесь нам осталось лишь повторить сказанное в связи с удовольствием и успехом: долг тоже приносит ощутимые награды лишь для того, чтобы оставить духовное начало человека неудовлетворенным. Его награды способна оценить лишь зрелость, но для зрелости они существенны. Честное исполнение долга вызывает уважение и благодарность со стороны равных. Но еще важнее уважение к самому себе, заслуженное внесением своего вклада. Однако в конечном итоге даже этих наград оказывается недостаточно. Ибо даже когда время обращает общество в историю, отдельно взятая история конечна, а значит, в перспективе трагична. Трагедия заключается не только в том, что ей надлежит завершиться – рано или поздно история тоже умрет, – но и в ее отказе совершенствоваться. Надежду и историю неизменно разделяют огромные расстояния. Конечное благо для человека должно заключаться в чем-то другом.
Чего на самом деле хотят люди
«Приходит время, – писал Олдос Хаксли, – когда кто-нибудь спрашивает даже о Шекспире и Бетховене: и это все?»
Трудно выбрать высказывание, которое точнее характеризовало бы отношение индуизма к миру. Дары мира неплохи. По большому счету они хороши. Некоторые из них хороши настолько, чтобы внушать нам воодушевление на протяжении множества жизней. Но рано или поздно каждый человек приходит к тому же осознанию, что и Симона Вейль – что «здесь, внизу, нет истинного блага, и все, что выглядит благом в этом мире, конечно, ограниченно, изнашивается, и будучи изношенным, оставляет на виду нужду во всей ее наготе»[11]. По достижении этого момента человек ловит себя на том, что даже лучшее, что может предложить мир, вызывает у него вопрос: «И это все?»
Вот он, момент, которого ждал индуизм. Пока люди довольствуются перспективой удовольствий, успеха или служения, индуистский мудрец вряд ли побеспокоит их – разве что посоветует, как действовать эффективнее. Решающий момент в жизни наступает, когда все перечисленное утрачивает изначальное очарование, и человек вдруг замечает: он бы хотел, чтобы жизнь могла предложить что-нибудь еще. Содержит или не содержит жизнь нечто большее – это, пожалуй, вопрос, вызывающий среди людей больше разногласий, чем какой-либо другой.
Индуистский ответ на этот вопрос однозначен. Жизнь содержит и другие возможности. Чтобы выяснить, какие именно, нам следует вернуться к вопросу о том, чего хотят люди. До сих пор, пояснит индуизм, мы давали на этот вопрос слишком поверхностные ответы. Удовольствия, успех и долг не являются высшими целями человечества. В лучшем случае это средства, которые, как мы полагаем, подвигнут нас в направлении того, чего мы на самом деле хотим. А хотим мы на самом деле того, что находится на более глубоком уровне.
Во-первых, мы хотим быть. Каждый хочет лучше уж быть, чем не быть; как правило, никто не желает умирать. Один корреспондент времен Второй мировой войны описал атмосферу в комнате, где находились тридцать пять человек, которым было поручено провести бомбардировку – с таких заданий в среднем возвращался только один летчик из четырех. Корреспондент отмечал, что уловил исходящий от этих людей не столько страх, сколько «полное нежелание отказываться от будущего». Их чувства характерны для всех нас, сказал бы индуист. Никого из нас не радуют мысли о будущем, к которому нам не суждено иметь никакого отношения.
Во-вторых, мы хотим знать. Кем бы мы ни были – учеными, исследующими тайны природы, типичной семьей за просмотром ежевечерних новостей, соседями, обменивающимися местными сплетнями, – нам присуще неутолимое любопытство. Эксперименты показали, что даже обезьяны готовы трудиться дольше и упорнее, чтобы узнать, что находится по другую сторону люка, чем ради еды или секса.
Третье, к чему стремятся люди, – радость, чувство по эмоциональной окраске противоположное раздражению, бессмысленности и скуке.
Вот чего на самом деле хотят люди. Если мы хотим дополнить индуистский ответ, следует добавить, что всего этого люди хотят до бесконечности. Отличительная особенность человеческой природы – ее способность считать что-либо не имеющим пределов: бесконечным. Эта способность затрагивает человеческую жизнь в целом, как недвусмысленно указывает картина де Кирико «Ностальгия по бесконечности». Достаточно упомянуть что-нибудь хорошее, и мы представляем себе еще больше этого хорошего, а представляя, хотим его еще сильнее. Медицинские науки увеличили продолжительность жизни вдвое, но разве люди, способные жить вдвое дольше, охотнее умирают? Если уж совсем начистоту, следовало бы сказать: чего на самом деле хотели бы люди, так это бесконечного бытия, бесконечного знания и бесконечного блаженства. Да, им приходится довольствоваться меньшим, но хотят они именно этого. Если выразить эти желания единственным словом, люди в действительности жаждут освобождения (мокша) – избавления от ограниченности, конечности, препятствующей нашему безграничному бытию, разуму и исполнению каких угодно желаний.
Удовольствие, успех, ответственное исполнение долга и освобождение – мы завершили перечисление всего, чего, как кажется людям, они хотят и чего они хотят на самом деле. И мы вернулись к поразительному заключению, с которого началось наше исследование индуизма. Люди больше всего хотят того, что они могут иметь. Бесконечное бытие, бесконечное знание и бесконечное блаженство находятся в пределах их досягаемости. Тем не менее самое удивительное утверждение еще впереди. Все эти блага находятся не просто в пределах людской досягаемости, уверяет индуизм. Люди уже обладают ими.
Ибо что есть человеческое бытие? Тело? Безусловно, но что еще? Личность, к которой относятся склад ума, воспоминания и склонности – результат уникального пути приобретения жизненного опыта? И это тоже, а есть ли что-нибудь еще? Некоторые считают, что нет – но индуизм не согласен с ними. В основе человеческого «я», оживляя его, лежит источник бытия, который никогда не умирает, никогда не иссякает и неограничен в сознании и блаженстве. Это бесконечное средоточие каждой жизни, это скрытое «я», или Атман, есть не что иное, как Брахман, божественная сущность. Тело, личность и Атман-Брахман – отчет о человеческом «я» не является полноценным, если не упомянуты все три.
Но если это правда, и мы действительно бесконечны в своем бытии, почему это неочевидно? Почему мы не действуем соответствующим образом? «Что-то я сегодня не чувствую себя бесконечным, – возможно, откликнется кто-то. – А что касается моего соседа, что-то я не заметил в его поведении ничего божественного». Что индуистское учение может противопоставить свидетельствам утренней газеты?
11
Simone Weil, Waiting for God, 1951. Reprint. (New York: Harper & Row, 1973), 210.