Страница 72 из 115
— Средне — это уже лучше, чем плохо, — ответил Джакомо. — Гораздо лучше. Я такой удачей похвалиться не могу. Профессия у меня семейная. Я обязан был получить именно эту специальность и никакую другую, продолжить фамильную традицию. Моего мнения никто не спрашивал, да я и сам его не знал… Я так старался быть хорошим сыном, что не оставалось времени подумать о себе. С самого рождения я был неправильным ребёнком, не таким, как брат с сестрой, как мечталось родителям. Мне постоянно хотелось чего-то необычного, неведомого мне самому… Казалось, ещё немного, и эта неопределённость обретёт чёткие и ясные очертания, я пойму, наконец, куда меня тянет на самом деле. Но не получилось… Надо было оправдывать ожидания, и сил ни на что другое уже не оставалось. Университет я закончил блестяще, а в день вручения дипломов вдруг понял, что всё время пытался жить чужой жизнью, и что дальше будет только хуже и хуже, что я окончательно потеряю то немногое истинное Я, которое у меня ещё оставалось. В ту минуту я как раз стоял посредине церемониального зала. В глубине сидели родители выпускников, слева — однокурсники, справа — профессура. А в центре, как на витрине — я. И все на меня смотрят. И все знают, какое будущее придётся мне прожить. На что я обречён. Жуткое ощущение. Наверное, так чувствовали себя приговорённые к публичной казни. Я взял диплом, сказал положенные слова благодарности, вернулся к однокурсникам ждать окончания церемонии. И понял, что надо всё бросить и сбежать, иначе уже через год или рехнусь, или убью себя.
Джакомо немного помолчал, увидел скамейку, сел. Мы с Миденвеном сели по бокам.
— Я тихонько вышел в фойе, — сказал Джакомо, — купил в киоске большой конверт, положил в него диплом и записку в три строчки. Может быть, формулировка была излишне резкой… Но я устал притворяться и угождать, надоело вечно выбирать слова, которые наконец-то покажутся моей родне хоть сколько-нибудь приятными. — Джакомо криво улыбнулся. — Я нашёл уборщика и спросил, хочет ли он немного подработать. Тот согласился отдать конверт отцу. А я ушёл. Полгода перебивался случайными заработками, жил в ночлежках — мне ничего по-настоящему не хотелось, ничего не интересовало. Так, болтался по жизни, как кусок сами знаете чего по волнам. Потом попал в Ремнию, но и здесь всё продолжалось по-прежнему… Отец оказался прав — я действительно прирождённый никчемушник.
— Нет! — Миденвен обеими ладонями крепко сжал Джакомо руку. — Нет. Ты лучший из всех людей, которых я знаю. Самый лучший.
Джакомо высвободил руку, встал.
— Для таких суждений ты знаешь слишком немногих.
— Что ты написал родителям? — спросила я.
— Они знают, что я жив. И всегда знали. Но им плевать.
— А дом у тебя откуда?
— Традиционный семейный подарок на совершеннолетие. Девочкам всегда дарили бриллиантовые серьги, а сыновьям — маленький холостяцкий домик или квартиру. Но до сих пор я там не жил ни разу, только хранил кое-что из вещей. Для меня это всегда был склад, а не дом.
Джакомо резко мотнул головой, стряхивая воспоминая.
— Идём, — сказал он нам. — Опаздывать на встречу с клиентом нельзя.
Миденвен торопливо кивнул. Верхушки ушей у хелефайи обвисли, тревожно подрагивают, давние боль и обида Джакомо близки ему как собственные. Но мочки приподнялись, в глубине души Миденвен его неладам с родителями только обрадовался.
Я удивилась. Привязанность хелефайи к Джакомо всегда казалась мне искренней и чистой, такой, что не оставляет места для злорадства. Но не зря говорят, что любая людская душа — потёмки. В том числе и хелефайская.
Мишель де Фокон — высокий красавец с очень светлой, но не бледной кожей, и бархатистыми серыми глазами, импозантно одет по последней ремнийской моде — налил Миденвену и Джакомо по чашке кофе. Сервиз старинный, примерно восемнадцатого столетия, стенки у чашечек тонкие, как бумага. Секретарь поставил на стол плетёнку с печеньем.
— Съешьте хотя бы одну штучку, — сказал Фокон Джакомо. — Тогда ваша кровь станет для жителей квартала запретной вдвойне.
Джакомо торопливо схватил печенюшку, но тут же с недоверием глянул на Фокона и спросил:
— Почему?
Вампир объяснил соответствующий пункт Алого закона.
Джакомо хотел было положить печенье в рот, но отдёрнул руку.
— Повелитель Мишель, — медленно сказал он, — ведь тогда получается, что вампиры не могут брать кровь тех человеков, которые сами будут рады стать донорами — друзей, родственников, собратьев по оружию?
— Да, — ответил Фокон.
— Но это глупо! Зачем ходить на Охоту, когда полно тех, кто сам хочет поделиться с вами Жизнью?
— Это закон крови. Как и все изначальные правила, его устанавливали не Источники жизни и, тем более, не вампиры.
От изумления и без того огромные глаза Миденвена распахнулись едва ли не во всё лицо, растерянно дёрнулись верхушки ушей.
— Такого не может быть! — воскликнул он. — Нет. Повелитель Мишель, словохранители вас обманули, когда рассказывали об истории вашего народа! Это не закон крови. Ведь изначальные правила установили Предрешатели. Они мудры и добры. Всесовершеннейшие не могли сделать такой запрет законом. Наказанием — да, возможно. Но только не законом! Великие Учителя иногда бывают слишком строги со своими детьми, но это всего лишь наказание, а не правило. Его можно отменить. Если ваш народ попросит Сотворителей о прощении, они обязательно отменят этот запрет. Вас простят и освободят!
Фокон досадливо вздохнул.
— Виальниен-шен, в триста пятьдесят семь лет нельзя быть таким… наивным. Вы прекрасно знаете, что вампиры были сотворены вместе со своей Жаждой. А если так, то одновременно были и сотворены законы для её регулирования.
Миденвен теребил прядь волос. Пальцы дрожали. Уши обвисли, а в глазах блестели слёзы. От истинного облика Тройственной Триады их первосотворенец увидел лишь краешек, но даже такая малость оказалась сильнейшим потрясением.
— Если позволите, повелитель Мишель, — сказала я, — мы пойдём. Все детали обговорены, к работе синьор Сальватори приступает завтра. Не будем больше отнимать ваше время.
— Печенье-то съешьте, синьор Сальватори, — сказал Фокон.
— Нет, — твёрдо ответил Джакомо.
— Вы боитесь нас. А это станет надёжной защитой.
— Нет. Такая защита мне не нужна. А страх… Как-нибудь справлюсь и с ним.
— Если Виальниен-шену угодно, то он может сопровождать вас и по праву телохранителя взять с собой любое оружие.
Джакомо отрицательно покачал головой.
— С этим я должен справится только сам.
Миденвен обиженно дёрнул верхушками ушей, но ничего не сказал. Джакомо попрощался с Фоконом.
На основицу мы тоже возвращались пешком.
— В воскресенье отец приезжает в город, — сказал Миденвен. — Он хочет посмотреть большой мир. Для начала хотя бы дом, где я живу, пройтись по улице. Она ведь тихая и старомодная, особых трудностей быть не должно. Только я с таксистами связываться не хочу. Джакомо, ты не мог бы встретить нас у щели? Аренду машины я оплачу.
— Конечно.
— Да ты не волнуйся, — Миденвен взял Джакомо под руку, улыбнулся. — Мой отец совсем не такой, как все те Перворождённые, которых ты видел. Он другой. Отец работает в бесплатной больнице для бедных в приграничье, это десятикилометровая нейтральная зона вокруг входа в нычку. В больницу приходят разные люди — человеки, эстрансанги, стихийники… Отец одинаково приветлив со всеми. По-настоящему приветлив, искренне. Для него все люди одинаковые, а всё это деление на ступени и касты он всегда презирал и презирает. Прежде я стыдился его простоты, в Виальниене такое поведение очень многим не нравится. Теперь понимаю, насколько прав отец и неправы все остальные.
Миденвен быстро взглянул на Джакомо и сказал:
— Ты ни о чём не беспокойся, вы очень легко сумеете поладить.
Суть затеи ушастого интригана стала понятна до полной однозначности. Под наскоро выдуманным предлогом я отправила Джакомо в мелочную лавку за покупками.