Дикари. Дети хаоса

Он закряхтел и попытался шевельнуть пальцами рук, затем кистями, а потом и руками полностью. Мышцы отвердели и болели, но двигать руками он мог довольно свободно. Затем Даллас пошевелил пальцами ног и ступнями, и наконец ногами полностью. Опять же, кроме боли в мышцах, каких-либо серьезных повреждений он не почувствовал. Но когда попытался подняться на четвереньки, будто отжимается, у него снова заболело, как прошлой ночью. Резкая и острая боль пронзила грудь изнутри. Легкие горели, жгучая боль поднялась к плечам и шее. Он ударился обо что-то твердое и мог лишь надеяться, что в груди ничего не сломано и не повреждено. Даллас вдохнул, сперва неглубоко, а потом чуть поглубже. Когда он вдохнул полной грудью, боль стала невыносимой. Несколько лет назад Даллас переболел пневмонией, и, хотя он знал, что это не она, ощущения были похожими. Он закашлялся. В горле и в легких жгло. Стараясь не обращать на это внимания, Даллас пополз по пляжу прочь от воды. Обессилев, перевернулся на спину. Полежал немного, дышал глубоко, не обращая внимания на боль.

Над ним раскинулся купол ярко-голубого безоблачного неба. Даллас повернул голову и сплюнул, но так и не смог избавиться от набившегося в рот песка и грязи. Привкус был такой, будто он проглотил одну половину океана, а другой прополоскал рот. Даллас утерся о предплечье и снова сплюнул. Несколько дней он боролся с голодом и жаждой, пытаясь изо всех сил экономить вместе с остальными скудные запасы воды и продовольствия. А теперь при мысли о еде и питье ему делалось дурно.

Сколько-то минут спустя он сумел сесть, но по-прежнему был слишком слаб, чтобы встать. Поэтому остался сидеть и, пока сознание медленно приходило в норму, принялся разглядывать окружающую местность. Он находился на небольшом острове, похоже необитаемом, но Далласу все еще хотелось позвать на помощь. Ветра не было, Даллас сидел неподвижно и слушал, как океанские волны плещутся о берег в нескольких дюймах от того места, где ночью его выбросило течением. Если он останется сидеть, прилив рано или поздно смоет его обратно в море. При этой мысли он обхватил себя руками, а потом стал прощупывать все тело, нет ли переломов. На Далласе остались одни шорты цвета хаки. Даже обувь он потерял. Как и сотоварищи, он сильно обгорел на солнце и покрылся волдырями. А теперь и ноги, и колени, и локти, и руки, и плечи, и грудь исцарапаны, покрыты крохотными порезами. Наверняка потому, что во время шторма его швыряло на каменистую полосу прибоя и протаскивало по ней, а затем выбросило на берег словно тряпичную куклу. Порезов, синяков и царапин было так же много, как волдырей, но от них не умирают.

Даллас прикрыл глаза рукой и посмотрел на пляж и простирающийся перед ним океан. Кристально-чистая вода, белый горячий песок. Даллас обернулся и глянул через плечо. Пляж в несколько ярдов тянулся до небольшой дюны, густо заросшей пальмами. Ярдах в сорока от первого ряда деревьев рос второй, а за ним виднелись джунгли. Даллас с трудом сглотнул и закашлялся. Затем повернулся и, пошатываясь, посмотрел направо, где увидел еще один длинный отрезок пляжа и такую же поросшую пальмами дюну. Слева он обнаружил скалы – множество огромных островерхих чудовищ: они торчали из воды, словно древние каменные тотемы. Если б его принесло к острову с той стороны, он разбился бы вдребезги.

Вдалеке, в маленькой бухте на дальнем конце острова, ему бросилось в глаза что-то, как показалось, неуместное на фоне белого песка. Он всматривался сколько-то и убедился, что это вовсе не игра слепящего солнца. На песке валялась какая-то желтая штуковина. Часть ее колыхалась в воде и грациозно покачивалась на океанских волнах. Даллас протер глаза и вгляделся снова. Верно, зрение не обманывает его. Даллас всматривался еще очень долго, пытался собраться с мыслями. Когда ему это наконец удалось, он с трудом встал и, несмотря на слабость в ногах и головокружение, торопливо заковылял по берегу к предмету, в котором узнал остатки резинового спасательного плота. «Остальные, – подумал он. – Они тоже выбрались, они… пожалуйста, только бы я не оказался один!»

Перед глазами у него возникло лицо Куинн.

«Боже мой, Куинн! Где она, черт возьми? И что с ней?»

Из-за шока он забыл про Куинн и остальных, но теперь воспоминания нахлынули на него яростным, неподвластным калейдоскопом. В груди болело, в голове стучало, тело обессилело. Обжигая ноги об горячий песок, Даллас брел под палящим солнцем по пляжу. В голове вертелись лишь мысли о Куинн и остальной компании.

Дважды он споткнулся, но сумел устоять на ногах. Подойдя к бухте, свернул к воде и замедлил шаг. Ступил на мокрый песок, осторожно перелез через груду валунов и оказался на другой стороне.

Покачиваясь, тяжело дыша и обливаясь потом, он стоял и смотрел на остатки надувного плота. Плот сдулся, его перекрутило и порвало в нескольких местах, с одной стороны небольшое пластмассовое весло все еще держалось, привязанное нейлоновой бечевкой. Передняя часть плота лежала на берегу, а задняя колыхалась на мелководье.

Даллас доковылял до плота и упал на колени.

Никаких следов – ни Куинн, ни кого-то еще.

Даллас закрыл глаза, к горлу подступил комок. Опять накатила страшная жажда.

– Куинн! – Даллас сам не ожидал, что крик выйдет таким громким, поэтому продолжал звать жену по имени со всей яростью, какую мог в себе собрать.

Ответа не было.

Вскоре гнев, страх, растерянность и разочарование превратили его крики в жуткое рыдание. В отчаянии он обеими руками схватил кусок плота и прижал к груди. Перед глазами все плыло от слез.

Минуту спустя он сник, затих, стоя на коленях на мокром песке.

Когда Даллас услышал нечто похожее на бесплотный голос, зовущий его издалека, то подумал, что снова потерял сознание и погрузился в царство кошмаров.

Но голос не только не переставал звучать, он становился все громче и громче.

Даллас поднял голову, смахнул с глаз слезы и песок и вгляделся в дальний конец бухты. Из яркого солнечного света вынырнула фигура. Она, спотыкаясь, бежала по берегу, размахивала руками и звала его. Фигура звала его. И он узнал этот голос. Узнал, кто это, еще до того, как разглядел лицо.

– Куинн? – тихо спросил он хриплым, усталым и все же полным надежды голосом.

Борясь с изможденным, израненным телом, Даллас с трудом поднялся на ноги и бросился навстречу фигуре. Только что мысль о потере жены едва не убила его, поэтому, если окажется, что это сон или какой-то жестокий розыгрыш, он не оправится уже никогда.

Они с силой припали друг к другу, прижались в неистовом слиянии тел, сплетении рук. Закружились, повалились вместе на песок и принялись нежно ощупывать друг друга, желая убедиться, что это они и есть и что оба невредимы и остались такими, какими помнили друг друга. Их потрескавшиеся губы встретились, и они оба заговорили, но, по сути, не слушали один другого.

– Куинн! Боже… Куинн, я…

– Я думала, что потеряла тебя, родной. Я думала…

– Ты как?

– Я искала тебя, я…

– Я здесь. – Он снова притянул ее к себе и крепко обнял. – Я здесь, все… все хорошо. Я здесь. Ты жива, боже мой, ты… ты жива.

– Я люблю тебя. – Куинн целовала его в шею и щеку, добираясь до губ.

– Я тоже тебя люблю, я… я тоже тебя люблю.

Сколько-то времени они сидели в обнимку на песке, тяжело дыша, отдавшись чувствам.

Даллас осмотрел Куинн внимательнее. Босая, как и он, в выцветших нейлоновых шортах и лифчике от бикини. Мокрые светло-каштановые короткие волосы растрепаны и испачканы в песке. Как и он, Куинн измождена, покрыта волдырями и еще не оправилась от шока, но в остальном с виду цела и невредима. На самом деле, если не считать того, что шоколадно-золотистый загар, которым она щеголяла еще несколько дней назад, превратился в багровый солнечный ожог, выглядела Куинн на удивление здоровой, учитывая все, через что они прошли. Куинн, худенькая и гибкая, обладала мускулистой атлетической фигурой. И даже в тридцать четыре года не перестала выглядеть поджарой, но сильной пловчихой, какой была, когда они впервые встретились в колледже. А Куинн тогда считалась звездой команды по плаванию.