Страница 7 из 78
И ее словно бы кто-то схватил за горло.
«Спасибо за время, которое мы провели вместе. Я думаю, нам обоим оно пошло на пользу. Эта квартира теперь твоя. И мой спорткар тоже, он же тебе нравился? Ключи в кабинете, в столе, где обычно. Машина в паркинге. Роман».
Как много секунд нужно, чтобы пробежать глазами несколько строк? За сколько времени рушится привычный тебе мир? Как быстро ты оказываешься посреди холодной и мрачной пустыни, в которую теперь превратилась твоя жизнь?
Не раздеваясь, как была в платье, Женька забралась под покрывало и долго лежала без сна. В голове тяжко ворочались мысли, сквозь которые, как сквозь толщу воды, пробивались отдельные звуки с улицы, а по закрытым векам ударял иногда неожиданный свет, бог знает, от чего отражающийся.
Она отчаянно боролась с желанием позвонить Роману и спросить, что все это означает. А после пыталась представить, чем он сейчас занят, где, с кем… Что она упустила за эти два дня? Но разве могла она хотя бы на миг представить, что случится сегодня, после всего, что он ей говорил? Ведь она верила ему. Всегда верила. Когда говорил, что любит. Когда звал замуж. А теперь? Он просто заплатил ей. Дорого, с размахом. Впрочем, разве Моджеевский делает что-то мелко?
Цена вопроса… Вот, Женька, цена твоего вопроса – квартира в новострое и спорткар. Ты этого хотела, об этом мечтала? Романтики тебе не хватало? Получила! С лихвой! На твой остаток жизни хватит!
Женя все сильнее куталась в одеяло, чувствуя невыносимый холод, который сковывал ее всю. И только в голове отчаянно пельсировал один-единственный вопрос, заставлявший тихо скулить в подушку.
Как ей быть? Как ей быть дальше, без него…
Ведь она любит его!
Женька всхлипнула и распахнула глаза. Осознание того, что она любит, накрыло ее лавиной, распластало обманчиво мягким покровом. И теперь ей всегда жить в безвоздушном пространстве, погребенной под собственными мечтами.
И прежде чем провалиться в спасительный сон, она позволила себе выдохнуть в последний раз:
- Ромка…
Будильник бесстрастно издавал однообразные сигналы
Будильник бесстрастно издавал однообразные сигналы, разделяя утро на две половины. До – когда можно лежать, рассматривая потолок, и после – когда придется встать и собираться на работу.
Этот проклятый потолок она уже вдоль и поперек изучила. За последние почти сорок лет ничего в нем не изменилось, пока менялась она сама, а теперь они в чем-то даже схожи. Одинаково пялятся друг на друга по утрам. Встретились два одиночества и жить друг без друга не могут. Она и потолок. Потолок и она.
Особенно в это время суток, когда за стенами все спят, и только они с ним давно уже бодрствуют, пялясь и пялясь без конца. Впрочем, она и не понимала, спала ли вообще. Или, как это теперь часто бывало – вот так всю ночь, распластавшись по кровати и глядя куда-то вверх, куда никак не взлеталось.
Евгения Малич давно уже не проводила этих самых ночей в интернете, да и вечера ее были похожи один на другой, как две капли воды, не отличаясь разнообразием. Но это никоим образом не способствовало нормальному сну.
Поэтому все ее утра были также одинаковы, как и вечера. Она лежала в ожидании сигнала будильника, как на старого друга, взирала на потолок, белый, белый, что аж в глазах рябь, а потом вставала и заставляла себя начинать новый день.
- Доброе утро, - поздоровалась она с отцом, проходя в кухню, где уже распространяла ароматы яичница и на столе стоял заварник со свежим чаем.
Отец у плиты на ее унылый голос обернулся и привычно вгляделся в лицо с некоторой озадаченностью и немалой тревогой.
- Умылась? – спросил он зачем-то, будто бы умывание должно было стереть следы усталости с Жениной физиономии и вернуть ему его веселую и жизнерадостную старшую дочку.
- Почистила зубы и причесалась, - кивнула Женя. – Помочь?
- Нет, садись, у меня все готово. Бери салат жуй, витамины.
Во избежание дискуссий, Женя послушно вооружилась вилкой и принялась ковырять капусту. Через мгновение на столе перед ее носом возникла тарелка с жареными на сале яйцами, а отец рылся в холодильнике:
- Майонез? Кетчуп? Горчица? О! Еще огурцы есть! Сам солил! Будешь?
- У меня чувство, что ты меня решил вскормить на убой, - усмехнулась Женя. Иногда ей казалось, что убой – еще не худший для нее вариант, чем вот так перемещать свое тело от точки к точке. Из пункта А в пункт Б. Дом – работа. Работа – дом. Ей даже на набережную не хотелось, все искала самые короткие пути. И потом – лишь бы не трогал никто.
- Так от тебя одни глаза остались! И те как у большой грустной собаки. Как бы ни было плохо – надо есть. А то растаешь.
- Ничего я не грущу! – вяло возмутилась дочь. – И ем. Сколько хочу – столько и ем.
- Слушай, я тебя ращу с младенчества. Я в курсе, сколько ты жрешь!
- Ну я же ем! – она подперла голову кулаком и уставилась в тарелку.
- Я вижу! – громыхнул Андрей Никитич, поставил перед ней чашку с чаем, вазочку с брусничным вареньем и бутерброд с маслом на блюдце. – Вот. Вкуснее пирожного. Ничего, я из тебя еще человека сделаю, откормлю!
- Стану толстая, придется гардероб менять, - все же рассмеялась Женя, но даже этот смех у нее получился такой унылый, что у Андрея Никитича в очередной раз на душе заскребли кошки. – И вот кому оно надо, а?
- А толку, что сейчас висит, как на вешалке? – буркнул отец, потом поднял голову и тоже улыбнулся: - Идея! Может, отправить тебя по магазинам? Одежды новой купишь? Я тебе даже беспроцентно и безвозвратно денег выдам. Или там... в салон, новую прическу сделать? Или в спортзал? Ну как вы, бабы, от депрессии спасаетесь, а? Чтобы мужик локти кусал?
- Не выдумывай. Нет у меня депрессии. А на мужиков мне вообще наплевать.
- Ну то святое дело – плевать на мужиков. Ешь, говорю! А то на работу не пущу.
- Потом тебе позвонит главдракон, и ты узнаешь о себе много нового, - вздохнула Женя и все же стала медленно, но уверенно жевать завтрак. Андрей Никитич удовлетворенно кивнул и с одобрением наблюдал за дочерью. И все бы шло вполне себе обыкновенно и по плану обычного дня из череды таких же опостылевших, если бы в тот момент, когда Малич-старший убирал в мойку Женину тарелку, не раздался настойчивый звонок в дверь. Стрелки на настенных ходиках показывали половину восьмого утра, но разве же кому есть дело до неприёмных часов в этом великом скворечнике с башенками, лестницей со старинными коваными перилами, высокими потолками, замысловатой лепниной и славноизвестными фресками. И с двенадцатью квартирами на два подъезда. Причем среди всех жильцов главный активист по прихоти судьбы жил именно в подъезде Маличей. И периодически он, при поддержке единомышленников, брал в заложники еще кого-нибудь из соседей – потому как все для фронта, все для победы.
- Вот увидишь, - по-стариковски проворчал Андрей Никитич, глянув на Женю, – баба Тоня пришла. Опять придумала, за что бороться.
- Она не дает нам всем закиснуть, - ответила Женя, потому что надо же было что-то сказать. – А в рукаве, на самый крайний случай, у нее всегда припрятан Реджеп.
- Благословенны времена, когда она смотрела «Дикую розу» с «Просто Марией». Тогда все были в этой теме, а тут каждый день прозрение. Ладно... Ешь, не филонь!
И с этими словами Андрей Никитич двинулся открывать.
На пороге стояла Антонина Васильевна с перекошенной физиономией, а из-за ее спины выглядывал бузотер Василий. Его физия была перекошена никак не меньше. Даже, возможно, несколько больше, потому как в их особняке только баба Тоня никогда не теряла присутствия духа и всегда знала, что делать.
- Ну все, Никитич! – объявила она прямо с порога. – Совсем до нас добрались! Выселяют!
- Это прекрасно! – исполненным трагизма голосом ответил Малич. – В смысле – во житуха пошла, да? Доброе утро!
И протянул руку Ваське.
Тот ответил ему крепким рукопожатием и буркнул несчастным голосом: