The Мечты

Ненужной и брошенной.

В то время как была нужна именно она и никакая другая женщина. Он и раньше это знал. Сегодня уверился окончательно. Все в его реальности стало на свои места, кроме единственного. Жениной обиды, на которую она имела право.

Но он все объяснит, он найдет способ исправить. Он сотрет из ее памяти воспоминания об этом вечере, и отныне все дни и все вечера больше не будут отравлены его разрушенным прошлым. Потому что можно, однажды рискнув, начать сначала, построить нечто новое. Теперь он это точно знает.

Влетая во двор Золотого берега, Роман смотрел на окна высотки и с волнением сознавал, что в его – горит свет. Значит – она вернулась сюда. К нему.

Он представлял себе, как сгребет Женьку в охапку и утащит гулять до утра по городу или на набережную, где увидел ее впервые.

Он не ошибется больше. Второй раз он уже не ошибется. Это Роман повторял про себя несколько раз, заходя в квартиру. Это же он собирался сказать Жене.

Открыл дверь. Шагнул внутрь. Свет включился, освещая просторный коридор, но и освещение не помогло, когда он споткнулся о туфли, брошенные на пороге. Моджеевский чертыхнулся, оперся о стену и рассеянно посмотрел под ноги. Женькины лодочки. Взгляд скользнул дальше. На ближайшей поверхности сиротливо выгружены клатч и... модель самолета, подаренная ему сегодня.

Плевать. Главное – дома.

Роман улыбнулся и выкрикнул ее имя в глубину квартиры, но никто не вышел встречать, даже Ринго, которого Лена Михална забрала на выходные к себе, чтобы не мешался. Тогда Моджеевский схватил миниатюру Пьяджо Аванти и метнулся по своей необъятной жилплощади в направлении спальни.

- Женька! – снова позвал он, влетая в комнату. Да так и застыл на пороге, глядя на бардак посреди нее и вот так сходу почти не врубаясь, что происходит. На развороченной постели стояла сумка, и из нее торчал рукав Жениной блузки. И это могло означать только одно. То, что отказывался принимать мозг.

- Как Нина? – спросила сама Женя, появляясь в проеме балконной двери.

Роман дернулся на голос и выдохнул:

- Ты что творишь?

- А разве не видно? – усмехнулась она и обвела взглядом спальню, сейчас больше напоминающую поле битвы. – Вещи собираю.

- Зачем? Что уже надумала, а?

- Это ты надумал! А я… - она хмуро посмотрела на Романа, – я не думала, что мы будем существовать втроем.

Моджеевский прищурился, отлип от пола и шагнул к ней, лихорадочно соображая, что делать. Нужно же что-то делать! Вместе с тем, ничего в голову не шло, кроме секунду назад услышанного. «Существовать втроем».

Черт...

- Мы не втроем, - медленно проговорил он, наблюдая за ее лицом. – Есть ты и я. Нас двое.

- Черта с два! – выкрикнула Женя и отступила от него на шаг, сохраняя расстояние. – Тебе же нравится, да? Хорошо провели день рождения? Прошлое вспоминали или будущее планировали?

- Ничего мы не планировали! Я приехал, мы поговорили – и я уехал. Все.

- А я планировала! – Женя опустила глаза и уныло пнула платье, оказавшееся под ногами. От этого движения словно включилась и вернулась к сумкам, что его категорически не устраивало, и он в одно мгновение оказался возле нее. Как был – с самолетом. Модель, сообразно функциям летательного аппарата, полетела на кровать, а сама Женька оказалась в его руках.

- Запомни, - заговорил он, приблизив к ней свое лицо и пытаясь поймать ее никак не поддающийся взгляд, - на будущее – просто запомни. Ничего у меня с ней нет. И ни с кем нет. И не будет, ясно? Что бы Нина тебе ни говорила – это больше не имеет значения. Сегодня был последний раз, я тебе клянусь.

Женя задергалась, упираясь руками ему в грудь и пытаясь разорвать объятия.

- Да какая разница! – выкрикнула она. – С ней же все нормально было, ведь так? И все это время ты был там! С ней! Так и будь! Я же понимаю. Там семья, там… всё там…

- У меня с тобой семья, дурёха! – заорал Моджеевский, не отпуская, но все сильнее прижимая к себе, ни о чем не думая в эту секунду, кроме того, что она может уйти. Потому что ревнует. Черт подери, его ревнует! По-настоящему! Его!

От этого сделалось горячо и страшно. Если он не сможет ее удержать...

Если не сумеет...

Как ему быть без нее, если не сумеет?

И потому Роман все крепче, все отчаяннее цеплялся за ее плечи и продолжал говорить:

- Я виноват, да. Она соврала, а я повелся. Но я с ней... Жека, я с ней не спал! Слышишь? Я же знаю, что она тебе рассказывала. Но это давно уже не так все. Черт! Я бы ни за что такого тебе не сделал!

- Отпусти меня! – снова дернулась Женька. – Ты обещал, но разве тебе это интересно? Что тебе вообще интересно? Ты же и сам все прекрасно знаешь – как правильно и что делать, чтобы интересоваться другими. Ну вот избавлю тебя от лишних метаний. Отпусти!

И она с силой ударила его обеими руками по плечам. Он отступил на шаг от неожиданности и ошарашенно взглянул на нее, понимая, что ее захлестнули эмоции и она даже не пытается их скрывать. Впервые. Впервые с тех пор, как они познакомились.

Несколько секунд он стоял, глядя на нее, а потом заорал так, что задребезжало зеркало и хотелось закрыть уши:

- Да никуда я тебя не пущу, ясно?!  Ты – моя жена и это не обсуждается!

- Запрешь?

- Запру! Пока не одумаешься! Потому что сейчас ты порешь горячку!

- Ну попробуй, - она пожала плечами, склонилась над сумкой и дернула замок.

- Да твою ж мать! Хватит! – выпалил Моджеевский и выдернул сумку у нее из рук, зашвырнув ту в угол. – Ты сегодня остаешься! Хотя бы на ночь! А утром подумаем.

- А я уже подумала!

- Я тебя люблю! Сколько раз мне тебе повторить, чтобы ты услышала? Я! Тебя! Люблю!

- Как мило! – зло рассмеялась Женя. – Меня любишь, к жене бегаешь. А ей то же самое говоришь?

Продолжением ее сердитого смеха стал громкий звук опалившей его кожу пощечины. Он на мгновение схватился за щеку, ошалело глядя на нее, впечатленный не столько фактом уже второй оплеухи, полученной в собственный день рождения, сколько выражением Жениного лица.

Злого, обиженного, несчастного.

Не-равно-душного.

И в этот момент отпустил себя так же резко, как резко отпустило напряжение, владевшее им все последние недели от одной мысли, что ей на него плевать.

Вот она. Ей не плевать. Ей наконец-то не плевать.

Его шатнуло к Жене, и он сам не понял, как так вышло, что она снова оказалась в его руках, прижатая к груди. А он... он наконец-то нашел ее губы и целовал их, пытаясь заставить ее целовать его в ответ.

Впрочем, особенно и не требовалось. Своим порывом он окончательно лишил ее сил в намерении уйти. Неужели же ей могло взбрести в голову уйти от него – такого родного? Как так сложилось, что она даже не понимала, насколько он стал ей дорог и близок?

Словно морок развеялся.

Морок этого дурного вечера и всей его жизни, в которой она не находила себе места и потому искала его с другими.

Женька оплела его шею руками и, прикрыв глаза, пылко отдалась Роминым губам. После чего он стал еще настойчивее, еще смелее. Смятое на ее спине платье под его пальцами жалобно потрескивало, комната вокруг закружилась – и Женя оказалась лежащей на спине посреди разворошенной постели, на которой все еще валялись кучи ее собственных вещей и Ромкин самолет.

Его руки заскользили, задирая ее юбку, добираясь до края чулок, и на мгновение оторвавшись от Жениного рта, Моджеевский поднял свой мутный, но такой горячий, яркий взгляд сошедшего с ума от счастья и желания мужчины и срывающимся шепотом проговорил:

- Не пущу... никуда... никогда...

Эпилог

- Женька-а, - прошептал он, как в самую первую ночь, когда они занимались любовью. Его руки все еще держали ее запястья, а он внимательно смотрел ей в лицо и улыбался, только теперь совсем по-другому. Нежно и немного смущенно.

- Привет, моя Женька, - повторил Роман и наклонился к ее плечу, уткнувшись в него носом и губами. Целовал, поднимаясь к ключицам и шее. И не мог оторваться от шелка ее кожи, запах которой сделался ему родным.