Моя прекрасная повариха

– Ой, девушки… – Саллеви хлопнул себя по лбу и тотчас же снова посерьезнел. Мне вдруг очень захотелось увидеть, как он выглядит, когда работает и не пьет ничего крепче ключевой воды. – Друзья, вы не представляете! Это было так страшно, так страшно…

– Да что было-то? – не вытерпел Дархан.

– Я проснулся во тьме, – ответил эльф, нервно стряхивая что-то с плеча. Видимо, ему снова мерещились крокодильчики или бесы. – Понял, что лежу на чем-то твердом, пощупал и нашарил край. Пощупал еще и понял, что это нечто вроде деревянной колонны.

Дархан не сдержался и хихикнул. Во взгляде Саллеви появилась искренняя трагедия – он словно хотел посоветовать не смеяться над чужим горем.

– Я не понял, как попал на нее, но решил, что надо слезать, – продолжал Саллеви. – Снял с шеи подвеску… а, вот она, – он нагнулся, поднял с пола кулон на цепочке, – и решил хоть примерно прикинуть высоту. А эта дрянь… – он вздохнул и продемонстрировал нам край своего плаща, богато расшитого серебром и каменьями, – зацепилась вот за эту дрянь. И упала уже потом… в общем, я понял, что этот проклятый столб высотой в милю.

Я представил Саллеви, сидящего на вершине такого столба в полном мраке, и мне расхотелось над ним смеяться. Правда же натерпелся страху.

– Друзья, мне надо выпить, – произнес он. В это время в подсобку заглянул один из домовых и сообщил:

– А, проснулся уже? Это мы его сюда отнесли. Он на пол лег и убирать мешал. У, пьянь! – и погрозил кулачком.

Саллеви рванулся было к домовому, чтобы дать ему пинка, но меховой шарик быстро выкатился в коридор. Я вздохнул и спросил:

– У тебя есть золотой кубок?

Саллеви нахмурился и ответил вопросом на вопрос:

– А тебе зачем?

– Компенсация за домовых, – ответил я. – Ты их напугал.

Саллеви вздохнул и кивнул.

– Придумаю что-нибудь. Будет тебе самый лучший кубок, это я обещаю. Ты уж прости, Фьярви, я и правда еле стою с перепугу.

Я понимающе улыбнулся.

– Ничего, дружище. Пойдем в бар, подлечишься.

Фьярви

Говорят, что завтрак надо съесть самому, обед разделить с другом, а ужин отдать врагу. Но я никогда и никому не отдал бы того, что готовила Азора. Сегодня на завтрак была уже знакомая мне яичница в беконных лодках в компании с сардельками и помидорами с гриля – и я проглотил все за считанные секунды. Мне подумалось, что однажды я уже не буду хозяином гостиницы: стану противным и вредным старикашкой, который сидит на скамейке возле дома и бубнит, не переставая, о том, как обнаглела молодежь – а Азора все равно будет готовить мне вкусные завтраки.

Отправив пустую посуду на кухню, я взялся за работу с документами, но сосредоточиться мне не удавалось. Все мысли были о том, что сегодня я провел ночь без сна на диване, а Азора была совсем рядом, на кровати – протяни руку и дотронешься.

Я, разумеется, не протягивал к ней рук. Гномы хозяева своего слова, и не в том смысле, что сами дали это слово – сами и обратно заберем. Я обещал, что не буду посягать на честь своей жены, и не собирался нарушать этого обещания, но лежать во тьме, слышать негромкое дыхание Азоры и чувствовать едва уловимый сладковатый запах ее волос и кожи – нет, это была настоящая пытка.

Заглянул Дархан, сообщил, что трое постояльцев съехали, и два номера забронированы под, как он выражался, «пожрать». Оценив выражение моего лица, Дархан прикрыл за собой дверь номера и спросил:

– Что, тяжко?

– А то по мне не видно? – хмуро ответил я вопросом на вопрос. Дархан понимающе кивнул.

– И что ж, ни раза, ни полраза?

– Глупости не говори, – буркнул я. – Мы друзья. Я спас ее и Глорию от бывшего мужа. И не хочу быть мерзавцем, который использует ее беду себе на благо.

Дархан вздохнул, произвел в воздухе некие жесты, которым следовало выражать тонкую женскую натуру.

– Эльфийки! – сказал он. – С ними всегда все странно. Вот у моего кума был сосед-орк, а у соседа дядя тоже орк и взял себе жену-эльфийку.

Я даже фыркнул. Бывают же чудеса!

– Ну а что ты смеешься, он был так богат, что нам с тобой и не снилось. Фабрику имел, весь юго-восток одевал да кормил. А она – беднее школьной крысы, полы у него на фабрике мыла. Ну вот, взял он ее в жены, приодел, приумыл, зажили так, что любо глянуть. Дети потом пошли – все в мать, красивые, ну немного такие, зеленоватые, все ж отцовью породу пальцем не закроешь, но почти незаметно.

– И зачем ты мне это рассказываешь? – спросил я, невольно представив, какие дети могли бы быть у нас с Азорой. Мягко говоря, от этих мыслей было больно.

– Все были с придурью, вся семья. Ну выросли, конечно, тоже потом женились, так и внуки были с придурью, – сообщил Дархан. – Все у них поэзия была на уме, да стихи, да театры, да рисование. Ну, хоть не пили, и то слава богу.

– Хочешь сказать, что у нас с Азорой тоже дети будут с придурью?

– Хочу сказать, что может и хорошо, что у вас ничего нет.

Я вздохнул, и Дархан сочувствующим тоном произнес:

– Надо тебе за ней ухаживать.

– Надо, – согласился я и мысленно прикинул, что сделал много, чтобы понравиться Азоре – но все это сделало меня ее другом, не больше. – И что делать?

– Цветы ты ей дарил, – Дархан загнул палец. – Гулять водил. Теперь надо сделать так, чтобы она начала тебя жалеть.

Я вопросительно поднял бровь. Жалость унижает – так гномам говорят с раннего возраста, запрещая реветь из-за сбитых коленок. Но у Дархана, видимо, было другое мнение.

– У моих родителей так было. Папаша сверзился с дерева и повредил спину, – сообщил Дархан. – Мог только лежать, стонать и лопать баклажаны, больше ничего. Мамаша тогда ухаживала за ним, так все у них и завертелось. Ее сначала совесть заедала, он же на дерево-то из-за нее полез. Вернее, из-за ее кошки, кошка забралась и застряла. Дед-то мой говорил, что ничего, слезет, скелета кошки на дереве никто не видел, но… В общем, скоро и я родился, а все из-за жалости.

– Я не полезу ни на какое дерево, – скривился я. – Даже ради Азоры. У меня запасной спины нет.

– Вот и зря, – сказал Дархан. – Азора бы ухаживала за тобой, начала жалеть, а женщины, они, знаешь, сердцем располагаются к тем, кого жалеют. Ну там уж ты и сам не робей.

В дверь постучали, и Дархан не успел дать мне новые советы об ухаживании в орочьем стиле. В кабинет заглянул господин Шарль и сообщил:

– Там Саллеви…

Больше рассказывать было нечего – и мы с Дарханом бросились из кабинета.

Саллеви обнаружился в коридоре второго этажа: он ворочался на ковре, пытаясь встать, но у него ничего не получалось. Рядом с ним пританцовывала одна из девиц госпожи Бьянки – пыталась помочь, но ворочать здоровенного эльфа то еще удовольствие. Я повел носом: кажется, после вчерашнего приключения на столе, Саллеви выпил самую малость. Мы подошли, и я убедился, что эльфоза практически трезв.

– Что случилось? – спросил я, и Саллеви едва не разрыдался.

– Ноги, дружище Фьярви! Ноги не держат!

Мы с Дарханом умудрились поднять его, поставить, и Саллеви качнулся и обмяк в наших руках. Делать было нечего – мы потащили эльфа в номер, и там я налил ему испытанного временем лекарства: бренди из бара. Саллеви глотнул, выронил стакан и с ужасом простонал:

– Помогите…

Делать было нечего, пришлось вызывать врача. Памятуя о вчерашнем разговоре о кубке, я сказал Саллеви, что это за счет гостиницы.

Доктор Смитсон осмотрел стенающего и плачущего пациента, получил несколько ассигнаций за труд и сообщил:

– Это аллергия на спиртное. Допились вы, голубчик. Больше ничего, крепче воды, даже квас не рекомендую.

Саллеви посмотрел на доктора с таким ужасом, словно прямо перед ним разверзлись адские пропасти, и он увидел бесов во всей красе. Я прекрасно его понимал: для пьяницы узнать, что теперь ему предстоит блюсти трезвость, было поистине страшной новостью.

– Буду пить лежа, – решительно заявил эльф, и доктор, не обинуясь, постучал его по лбу.

– Вы дошли до той стадии, что теперь алкоголь отключает части вашего мозга. Хотите стать паралитиком, который если и ходит, то под себя?