Готика. Провинциальная версия

“Точно подмечено. Константин Петрович, однако, умница”, – мысленно похвалил Сергей некогда очень влиятельного человека и предложил:

– Выйдем на воздух? Освежимся?

– Согласен, – хмуро кивнул Максим Порфирьевич.

Тем временем напряжение в кабинете нарастало. Атмосфера сгустилась до консистенции электрической тучи, и та грозила разразиться то ли косым ураганным ливнем, то ли тусклым надоедливым дождем.

Да, разыгранная сцена и в самом деле произвела впечатление. Искренне удивился бойкий журналист Геев – личный секретарь-референт Максима Порфирьевича, имеющий на местном телевидении свою собственную еженедельную программу, и заерзал по стулу широким задом, стараясь избавиться от геморроидального зуда, что мучил его с субботы. Иронично, помня о собственном банковском счете, удивился местный воротила Темский, играющий в данный момент в этой аудитории роль заместителя главы по экономическим вопросам, и смачно крякнул, выразив свое негодование. По-чиновьичьи, с остервенением, удивился Тюрбанов и, ощутив мерзкий холод грядущих неприятностей, передернул пухлыми, как две подушки, плечами. Удивились Латунина. Ничего не поняла, ничего не разглядела она в промелькнувшем перед её взором эпизоде. Она удивилась просто так. Удивился Бузулукин, председатель комитета по здравоохранению, но, повторив про себя несколько раз волшебную фразу: я здесь не при чем, моя хата с краю, успокоился и перестал думать о будущем и начал думать о прошлом. Зло, по-хищному, удивился Семен Никифорович Щукин и поначалу испугался, а потом обрадовался, вдруг явственно уловив головокружительных запах больших денег. Лишь самую чуточку удивился Петренко – председатель комиссии по выборам, и скривил тонкие бледные губы в презрительной гримасе, позволяя себя быть снисходительным – он знал, что болен раком желудка, на выборы да и вообще на все на свете ему было наплевать.

А больше в кабинете в тот момент никого и не было.

Не считая, разумеется, тех, кто пришел с Мясоедовым.

Отношение к происходящему и было той всеобъемлющей характеристикой, что разделяла всех собравшихся на две группы, а все остальное: манера себя вести, стиль одежды, речь, наполненная местными оборотами – были признаками вторичными.

Сергей и Максим Порфирьевич спустились на первый этаж и вышли на улицу. Было прохладно. Ветер налетал порывами и, насыщенный влагой вчерашнего и позавчерашнего дождя, доставал пешеходов, спешащих в этот час по своим делам – неприятно щекотал голые шею и, пробираясь поглубже – и в подмышки, и под юбки, бесстыдно покусывал там нежную чувствительную кожу.

Максим Порфирьевич почувствовал, как по коже побежали мурашки. Не простудиться бы, подумал он, но ничего не сказал.

Прежде чем начать разговор, Сергей раскурил сигарету. Пару раз он глубоко затянулся, выдыхая кольца дыма прямиком в лицо своего некурящего собеседника, пренебрежительно не замечая этого, и только затем произнес вводную фразу:

– Максим Порфирьевич, я хотел бы уточнить следующее…

– Пожалуйста. Что? – раздражаясь и обретая обычную интонации – в ней теперь явственно проскальзывало и снисхождение и злость, отозвался Максим Порфирьевич.

Сергей не дал ему перехватить инициативу:

– Давайте, губернатор, без обиняков.

Максим Порфирьевич уловил плохо скрытую издевку, но посчитал за лучшее не заметить неподобающего тона, и резкую фразу не оборвал.

– Я здесь для того, чтобы снова сделать вас губернатором! И я это сделаю! В любом случае и любой ценой! Не смотря на ваше нынешнее положение. И даже если вы лично передумаете. И это – не пустые слова, вы знаете.

Губернатор нехотя кивнул.

– Но один момент я хочу прояснить сразу, – продолжал Сергей.

– Что именно? Сколько?

– Ах, – Сергей сделал многозначительную паузу, давая понять, что прозвучавший вопрос глуп и уместен. – Нет, конечно. Ведь мой работодатель – не вы. Кто? Вы знаете не хуже меня кто. И поэтому посмею напомнить вам, что все ваши прошлые заслуги – не в счет. Для меня вы просто кандидат. Не более. Не губернатор, не почетный житель этого города и кто вы там еще есть, а кандидат. И при этом – не фаворит.

Максим Порфирьевич молчал.

“Корчит Большого Босса? Пусть, – думал он, слушая монолог Сергея. – Пусть! Я и в самом деле не знаю пока, чего он стоит. А он не знает одного – за все плачу я! И ему, и Олигарху, и всем остальным. Я плачу! Потому что все, что есть на этой земле, мое: и нефть, и газ, и банки, и заводы, и больницы. Мое!”

Ему вдруг захотелось ударить кулаком по столу и закричать – выкрикнуть грубые матерные слова, оглушить. Не стоящего перед ним человека, нет. Всех! Ни черта не смыслящих, возомнивших о себе, профессионалов различных мастей, мать их! Специалистов. Ублюдков. Пустобрехов. Но стола рядом не было. Они стояли среди колонн, поддерживающих широкий и длинный балкон, что тяжелой скалой висел над парадным входом в помпезное здание, ставшее для Максима Порфирьевича родным за какие-то три года. В стороне, шагах в двадцати от них, два сержанта из охраны, переминаясь с ноги на ногу, наблюдали за ними. Четыре служебные «Волги», конечно, черные, были припаркованные ниже, у первой ступени широкой пологой лестнице, прямо на тротуаре, и смотрелись речными порогами, когда не плотный людской поток с опаской огибал их. И он вдруг обиделся: и на Олигарха, бросающего подачки из Парижа, и на гладко выбритого щеголя, чей дорогой парфюм доносился до него сейчас, и на собственную жену – каждый вечер, встречая его дома, она, не стесняясь в выражениях, корила его за то, что он опять пришел пьяным…

“Потешаются? Пусть! Вот когда он опять станет… А вдруг не станет? Нет! И мысли такой он не допускает. Во что бы то ни стало необходимо выиграть! Стать! Добиться! Любой ценой! Скажет ему щелкопер “Подставляй” – и он подставит свой зад; скажет “Оближи чужой” – оближет. Но потом он за все со всеми расквитается. Обязательно”.

– Я не испытываю по отношению к вам ни чувства благодарности, ни чувства восхищения, – откуда-то издалека, словно через слой ваты, доносился до Максима Порфирьевича чужой незнакомый голос. – Я в некотором роде субъект независимый. И тем лучше. Я буду заниматься конкретным делом и ради выполнения поставленной задачи не буду соблюдать условности. И терпеть меня – цена, что вам придется платить из собственного кармана. Терпеть и слушаться. И через десять месяцев я за ручку приведу вас к тому креслу, что вы с такой неохотой покинули несколько минут назад. Эй, губернатор, вы меня слушаете?

– А? Да, конечно.

Он вздрогнул, будто его внезапно окатили ледяной водой, и, наконец, понял, что замерз по настоящему.

– Ваше переизбрание возможно в единственном случае – если ваше поведение будет адекватным. Сегодня оно прискорбно не отвечает этому требованию, – продолжал говорить Сергей.

– Позвольте! В первую очередь мне бы…

– Не перебивайте! – цыкнул Сергей. – И не спорьте! Не отвечает, не соответствует! Ну что означает выражение убрать?

– Мне бы хотелось знать ваши планы в деталях, – твердо произнес Максим Порфирьевич, будто и не слышал последних слов.

– Зачем?

– Разумеется, я полностью доверяю вам, но…

“Первое впечатление – странная вещь, – подумал Сергей. – Лицо – в раскоряку. Именно этот эпитет подходит больше всего. Губошлеп. Глазки свинячьи и сизый нос. Но воля в нем есть. Это, пожалуй, важная черта. И хотя внешний вид плох, но определенно, что он тот, кого трудно столкнуть с места. И это и в самом деле так! И хорошо! Речь косноязычна? Двух слов связать не может? Ничего. Ироничные манеры у лидеров хороши для стран благополучных. Хм, возможно, все не так скверно, как показалось поначалу, потому что… да он вылитый вождь застойного времени! Честный. Решительный. Работоспособный. Какой же еще? Умный? Да кто голосует за умных? Никто! Главное не ум, а характер. А что такое характер? Упрямство. Кабанячье упрямство. Глупое свойство ломиться напролом. А народ любит своих шутов!”

– Спасибо. Мне приятно это слышать, – вежливо обронил Сергей, все еще поглощенный своими мыслями. – Мне бы хотелось знать, как вы сами оцениваете ситуацию на текущий момент?