Готика. Провинциальная версия

– Да, появилась. Да только еще раньше начали стрелять. Чуть раньше. За несколько секунд. Может – за полминуты. Она развернулась. А я не поспел. Я тронулся и поехал.

– Куда?

– Сам не знаю. Прочь.

– Пробили номер, – выскочил из-за спины Стегина радостно-возбужденный сержант. – Машина принадлежит гражданину Раздатченко В.В.

– Господину Раздатченко, господину! – хмыкнув, поправил сержанта Стегин. – Да ты что, Канарейкин, о нем не слышал?

– Нет.

Стегин решил закончить допрос. Ему стало ясно, утренний звонок – вовсе не утка и не ложный след.

– Ай, брат Канарейкин, молодец! В целом, ты – справился! А лишнее знание не обязательно есть благо.

– А все-таки, кто он?

– Раздатченко? Обычный человек, который однажды захотел стать… Да не важно кем. Понял?

– Понял, товарищ капитан. Попахивает политикой.

– Воняет, Канарейкин, воняет. Говорят, он лично знаком с Президентом.

– Сам, небось, и говорит, – усмехнулся сержант.

– А ты прозорливый. Но в любом случае – все дерьмо!

– Густое.

– И липкое. Не ототрусь потом.

– Ага. Вам не позавидуешь, товарищ капитан.

– Прорвемся, сержант. Водилу в прокуратуру доставишь сам. Хорошо? Еще раз благодарю тебя за службу.

– Есть, товарищ капитан, – звонко и невпопад отрапортовал Канарейкин.

***

Выяснение личностей убитых сегодняшним утром на дороге заняло около двух с половиной часов. Ровно столько потребовалось на то, чтобы оформить запрос во Всероссийскую дактилоскопическую картотеку и получить оттуда ответ.

В документах, переданных по факсу, подтверждалось, один из двух комплектов отпечатков пальцев принадлежит Семену Александровичу Дильману, тридцати семи лет от роду, уроженцу города Волгогрска, шесть лет назад осужденному за вооруженный грабеж. Сообщалось, что Дильман свой срок не отбыл – три года назад бежал, и с того времени находится во всероссийском розыске. Была и приписка: “Возможно, погиб при не выясненных обстоятельствах”. Это фраза частично объясняла тот факт, почему розыск человека, осужденного за опасное преступление, в последние годы практически не велся. Впрочем, думал Стегин, обстоятельства, приведшие к появлению этой сноски, могли быть разными – показания информаторов, недостоверно опознанный труп, труп с документами на имя Дильмана. И это вовсе не одно и тоже, что и труп Дильмана. Словом, вариантов объяснения было предостаточно. Гораздо более странными были сведения, полученные в ЖЭКе – Дильман проживал по адресу регистрации. Не скрываясь. Под собственной фамилией. Легально.

К тому времени, когда Стегин переступил порог двухкомнатной квартиры, расположенной на пятом этаже панельной девятиэтажки, оперативная группа хозяйничала там около часа. И хотя до конца работы было далеко – было чем похвастаться. В квартире уже обнаружили наркотики: и кокаин, и героин, и медицинский морфий; и богатый арсенал, состоящий из разнообразных видов оружия – нашли три пистолета и патроны к ним, четыре диверсионных ножа и два автомата: УЗИ и «калашникова». Все лежало на виду, практически в открытую. И теперь эксперты искали тайники. Они простукивали стены и полы, водили металлоискателем по плинтусам, под ванной, под кухонной плитой.

Технически вопросы, однако, интересовали Стегина мало. А что? В первую очередь его интересовало впечатление! То нечто неопределенное, не характеризующееся четкими параметрами, не подкрепленное вещественными доказательствами, нечто, от чего – мурашки по коже. Собственное впечатление безжалостное и беспощадное по отношению к Дильману, такое же – по отношению к Стегину. Он желал, чтобы нахлынуло, подхватило, понесло… Он разом хотел проникнуть во все тайны, обнажить скрытое, вывернуть на изнанку явное, хотел понять… что?

Поздоровавшись со всеми, Стегин прошел в комнату огляделся.

Голые стены. Старые, местами ободранные обои. Кровать и один-единственный стул. Старый телевизор “рубин”, выпущенный в году восьмидесятом, может быть, немного позднее – на полу, в углу. Его черная полированная крышка – вся в царапинах и порезах. Черная, потертая, похожая на огромную жирную двойку в тетради, настольная лампа притулилась у кровати на кухонном табурете. Лампочки под потолком – нет. Мутные стекла окон, заляпанные руками с одной стороны, замызганные разводами грязи с другой. За ними – мир, что покрыт серой паутиной и кажется нарисованным: голые тополиные кроны, утратившие четкость линий и объем, полотно асфальта, сливающееся с опустившемся на землю туманом, колеблющееся в игре полутонов, как непрочная неустойчивая субстанция, фальшивое солнце странного коричневого оттенка, испускающее фальшивые лучи, пробивающиеся сквозь фальшивые тучи.

“Запустение, – подумал Стегин. – Словно смерч, небывалый в этих широтах природный катаклизм, выпотрошил этот покинутый дом. Но ясно одно, Винт жил один”.

Рядом с громоздким ящиком телевизора, и тоже на полу – видеомагнитофон. На его на крышке лежит стопка видеокассет.

Стегин взял в руки верхнюю.

“Порнуха”, – скривился он, рассмотрев замысловатое переплетение обнаженных тел на коробке.

– Порнуха? – спросил кто-то из оперов.

– Да, – ответил Стегин, продолжая осмотр.

“Ни одной книги? Не удивительно. Ан нет. Есть одна!”

Она лежала на одеяле, неаккуратно наброшенном на постель, из-под которого были видны пожелтевшие грязные простыни.

– Вот оно что, – присвистнул Стегин. – Евангелие! Не ожидал. Неужели он верующий?

“Ей здесь не место, этой книге в простеньком светло-коричневом бумажном переплете, – думалось ему. – Как не место букету цветов, и белой фате, и розовым лентам, оплетающим колыбель”.

– Верующий? – переспросил один из экспертов – худощавый, лет двадцати пяти, в темных стильных очках и со всклокоченной шевелюрой, он, скорее, походил на рок-музыканта или на Христа, чем на криминалиста-исследователя. – Нет, не может быть! Верующие – люди тихие.

– Вот еще, – удивился Стегин неожиданному заключению. – С чего ты взял?

– Я себе так их представляю, – он пожал плечами.

– Гм, – задумчиво промычал Стегин.

– А вы, товарищ капитан, веруете? – с наивным простодушием поинтересовался паренек, оторвавшись от своего дела – секунду назад он с азартом выковыривал ножом из половых щелей грязь.

“Верую ли я? И во что? – задумался Стегин, ему хотелось ответить на вопрос честно. – Во Христа-спасителя? В богочеловека, кто страданиями своими и смертью искупил грехи людские? Нет. Подобных подвижников история знала не мало и я не уверен, что выбрали лучшего. В Бога-отца? В Бога – сверхсущество, творящего чудеса направо и налево запросто, обо-всем-знающего, всё-и-вся-видящего, в эдакого Бога-кукольника, управляющегося с людьми с помощью нитей, подвязанных на кончиках пальцев? В наиярчайшего представителя монотеизма? Нет. Потому что мне не нравится тоталитаризм”.

– Нет, – сказал он, немного помолчав, упрямо сжимая евангелие в руках. – Хотя лично мне нравятся древнегреческие Боги.

– Почему?

– Скандальные, жадные, завистливые, похотливые, лукавые, безжалостные, великодушные.

– Ясно. Совсем как люди, – вставил свою реплику эксперт.

– Да. А он – бандит, убийца, – Стегин подергал плечом, давая этим нелепым движением понять, он имеет в виду обитателя квартиры, покойника. – Убийство – акт кощунства. Какой же он верующий? Но тогда как здесь оказалась эта книга? А книга новая – часть страниц не разрезана.

– Я не знаю.

– А я – знаю, – догадка пришла внезапно, как озарение, и Стегин не сдержался и хлопнул в ладоши. – Знаю!

– Как?

– А так! Он болел! – торжествующе воскликнул Стегин.

– Не понял.

– Евангелие! Издание Российского совета христиан-баптистов, – он ткнул пальцем в страницу. – Все еще не понял? Видно, со здоровьем у тебя все в порядке, – широко улыбнулся Стегин. – А вот он недавно лежал в больнице.

– ?

– Евангелие – одна из тех книжиц, что разбрасывают по больничным палатам сектанты. Где он её взял? В больнице!