Страница 26 из 27
Смерть папы
Папа в 1970‑х
Весной 1978 года, через несколько лет после инсульта, папа чувствовал себя неплохо. Он гулял вокруг дома с палочкой, очень радовался Васе, Наконец – то у него появилось время и желание наблюдать весну и природу. Слушал и слышал «голоса» – на Печерском спуске вверху, где родители жили, на «Спидолу» голоса хорошо принимались.
Папе стало плохо перед майскими праздниками и его, по совету уже не практикующей врача – невропатолога А. Динабург, забрали в больницу на Московской, недалеко от дома. Она сказала, что там еще остались хорошие врачи, а в Октябрьской больнице – на кого попадешь. Диагноз – инфаркт, уже четвертый.
На праздники мы с трудом проходили к папе в шестиместную палату, мама бывала у него каждый день. Шестого мая мы приехали с Ниной на Печерский спуск, оттуда пошли в больницу. Была суббота, и в преддверии длинных выходных палата разъехалась по домам. Персонала тоже не было видно.
Папа был уже в полузабытьи, но нам показалось, что он как – то улыбнулся нам. Почти сразу ему стало хуже, потом совсем плохо и притом очень больно.
С большим трудом оторванный от чтения газет дежурный доктор безучастно за всем наблюдал.
«Сделайте же что – нибудь, вы же видите, как человек страдает!».
«А что я могу сделать?»
— «Введите морфин!»
— «Заперт в сейфе»
— «Анальгетики»
— «У меня нету»
— «Аспирин введите внутривенно».
— «Не смогу попасть иглой в вену».
— Вызовите лечащего врача!
— Він отдыхає, я не можу.
— Вы врач?
— Я скінчыв Киевский медицинский!
Он и до этого переходил на суржик, но тут я не выдержал.
— Тогда я вызову скорую!
— Она не приедет – они в больницу не їздять.
— Тогда я вынесу кровать с папой на улицу и вызову «противоинфарктную» бригаду из Октябрьской больницы!»
— Тоже не поедут. Да чего Вы суетитесь – третий инфаркт, старый уже, ничего не поможет.
— Но не в мучениях же умирать!
— «А что я могу сделать?»
Круг замкнулся – он повторил то, с чего начал. Папе еще не исполнилось 66 лет, инфаркт был не третий, а четвертый, к тому же обширный.
Если бы я был не один (Нина побежала за мамой), я бы все – таки попытался вынести папу из больницы, хотя этот здоровый бугай, называвший себя врачом, мог и помешать.
Дело врачей 1953 года нанесло непоправимый ущерб киевской медицине.
Это был настоящий погром с реальными жертвами. «Заметно стало желание медицинского руководства (врачей – погромщиков – О. Р.) избавиться от евреев не только в элитных, а и в обычных медицинских учреждениях. Некоторые руководители старались избавиться даже от родственников врачей – евреев.
Администрация мединститута должна была внести свою лепту в осуждение «врачей – убийц». Разыгрывался этот спектакль в здании Киевского оперного театра. Особая роль, естественно, отводилась «лицам еврейской национальности». Институтские евреи один за другим выходили на трибуну и срывающимися голосами клеймили происки своих соплеменников. Механизм только один раз дал сбой, когда доцент Лихтенштейн, прекрасный терапевт и блестящий преподаватель, интеллигентнейший человек, отказался выйти на сцену, заявив: «Я слова не просил». Все считали, что он обречен, тем более что его учитель (В. Х. Василенко, главный терапевт Кремлевской больницы – О. Р.) был одним из «профессоров – убийц».
После появления в «Правде Украины» антисемитского фельетона началось массовое увольнение евреев в медицинском институте и институте усовершенствования врачей. Если директор Мединститута делал это по возможности мягко и помогал устроиться на другую работу, то директор института усовершенствования Горчаков устроил буквально погром. Несколько сотрудников после беседы с ним заболели инфарктом и инсультом» [М].
Не знаю, с кем беседовал руководитель моей тети Нюси [Рог13] профессор А. М. Ольшанецкий (директором Медицинского был доцент кафедры акушерства и гинекологии Калиниченко, которую А. М. возглавлял), но он слег надолго с инфарктом. Нюсю отчислили из аспирантуры и распределили ее, умницу и еврейскую красавицу [Рог13], участковым врачом в бандеровское село на Западной Украине. С большим трудом, благодаря связям матери, ее удалось оставить в Киеве врачом в детском садике, где она проработала всю жизнь.
Сын Ольшанецкого, Александр Александрович, окончил Киевский медицинский в 21 год и через три года, в 1951, блестяще защитил кандидатскую диссертацию по хирургии. Места ему в Киеве не нашлось. Уже шла борьба с космополитами. Пришлось поездить по украинским городам и весям, пока он не стал доктором и профессором, создателем собственной школы хирургии. В Киев он так и не вернулся.
С этого времени еврейским мальчикам и девочкам, мечтающим стать врачами в третьем и четвертом поколении, путь в киевский Мед был заказан. Исключения были, в основном для детей еще работающих профессоров.
Не только евреи были хорошими врачами. Но их подавление повлияло на всех – талантливые и порядочные врачи рассматривались как «белые евреи» [Рог15], а почти все руководящие посты заняли национальные кадры с определенным набором качеств, одним из которых был антисемитизм, а другим – готовность делать все, что скажет начальство, включая подлости по отношению к коллегам любой национальности. Новые руководители, будучи отличниками соцсоревнования по искоренению космополитов, ходили, уже после реабилитации кремлевских врачей, по собственной инициативе по кладбищам, чтобы удостовериться в именах – отчествах предков своих «подозрительных» сотрудников.
Папина агония продолжалась. Он срывал с себя одежду, стонал, кричал, хватался за кровать.
Ужасное чувство бессилия, когда ты ничего не можешь сделать, чтобы если не отсрочить смерть, то хотя бы дать человеку – папе! — умереть достойно, сжигало меня. Даже броситься на этого бугая и заставить его делать – что? — все было бессмысленно.
Папа стал затихать. Вскоре его не стало.
Абрам Рогозовский родился 30 августа (13 сентября) 1912 года в Киеве. Дед построил дом на Шулявке, на улице Керосинной, возле будущего почтового ящика 2. Дом сохранялся до девяностых годов. О деде, прадеде и семье Рогозовских я писал в книге первой [Рог13]. Папа вел обычную жизнь еврейского мальчика из семьи с достатком.
В отличие от Мотеле, который хотел в хедер, но ходить в него не смог, папа, если не хедер, то обучение у меламеда успешно окончил. Меламед – племянник Бейлиса, получил за это от деда часы. А до этого дед подарил папе жеребенка, который чуть не убил его. Шрам от копыта остался у папы на всю жизнь. Если до войны кто – то мог принять его за бандитский, после войны шрам вопросов не вызывал. Учился в трудовой школе, потом в строительном техникуме. Там у него появились друзья, которые остались у него на всю жизнь.
Вспоминал он и учителя математики, талантливого педагога, пробудившего интерес к математике у многих. Среди папиных однокашников были Илья Рапопорт, Юзик Улицкий, Гриша Стрельцесс [Рог13].
После техникума поступил в Ленинградский автодорожный институт, на специальность мосты и дороги. Нередко воспоминал о преподавателях и студентах, среди последних были и ставшие известными Сергей Антонов (писатель) и Иван Манюшис (Предсовмина Литовской ССР, вспомнивший перед назначением свое имя – Юозас).
Институтская дружба со многими осталась навсегда (Врублевские, Корешева, Кетриц и многие другие).
26
давнэл – молился. Отрывок из поэмы «Повесть о рыжем Мотеле» Иосифа Уткина, которую помнят в исполнении папы мои друзья.