Шолох. Призрачные рощи

– Вы что, подпольно планируете избиение архиепископа?! – подавилась словами я.

– Конечно, нет! – ахнул оскорбленный Эрвин. – Просто поверьте: всякий раз, когда приезжает Ноа, кто-то пытается сломать ему нос. Я начинаю думать, что провидение хочет, чтобы однажды это случилось. Потому и спрашиваю. Гипотетически…

После того как мы обсудили все гипотетические последствия гипотетической драки и я отнюдь не гипотетически посоветовала Эрвину держать своих служек в гипотетической узде – еще не хватало нам международного скандала! – священник парадоксально повеселел.

– Спасибо за консультацию, – поблагодарил Эрвин. – Буду ссылаться на вас в попытках сдержать их ярость. Кстати, вам удобно, если я высажу вас здесь?

Мы уже были на Стариках. Черепичные крыши, узкие фасады, платаны и липы – узнаваемый пейзаж этой части города. Я попрощалась с Эрвином и по крутым скользким ступеням поднялась на набережную канала.

Дахху я увидела издалека.

Он стоял на мосту Неразгаданной Потери и, перегнувшись через перила, смотрел вниз. То ли на свое отражение, что было бы странно, ибо Дахху – не нарцисс; то ли на редкую кувшинку, о которой можно упомянуть в энциклопедии.

Темно-русые волосы друга вились мягкими кольцами. Полосатый шарф бахромой цеплялся за завитушку кованого моста – но Дахху узнает об этом, только когда попробует уйти, а шарф остановит его жестким удушением. Теплые брюки, кремовая куртка, сумка через плечо, набитая тетрадями и перьями, – все привычное. Вокруг друга рябила голубоватая сфера атмосферного купола – вместо зонта.

Я подбежала к Дахху со спины.

– Хей-хей! – прокричала я ликующе.

Купол мгновенно лопнул. Дахху подпрыгнул, чуть не перевалившись через перила.

– Гурх! – выругался он на шэрхенлинге (ему кажется, что ругаться на чужих языках – это не так грубо, как на своем. Даже не представляю, как он выкручивался в путешествии).

После этого Дахху – лекарь, энциклопедист и добрейший человек всех миров – все-таки обернулся. Темноту канала озарила его робкая улыбка, будто неуверенная в своей правомочности.

Я с места в карьер бросилась в бой:

– Что мне сделать, чтобы ты больше никуда не уезжал? Обновить ассортимент библиотек? Сымитировать чуму в столице? Изобразить убийство Кадии? Небо голубое, Дахху, ты хоть понимаешь, как холодно в Шолохе без тебя?

Он развел руками:

– В зимнем Норшвайне холоднее. Да и Тилирия в феврале не фонтан… Знаешь, это только звучит несерьезно – плюс пять градусов. А на деле у них море и такая влажность, что дубеешь мгновенно. Анте был очень недоволен. Нам пришлось провести там две недели, пока он разбирался с деньгами, и под конец я уже жалел, что составил ему компанию – так замерз…

– То есть ты скучал не по нам, а по погоде. Классно, – цокнула языком я.

Дахху покачал головой:

– Про вас я вообще молчу… По-настоящему важные вещи не говорят вслух.

Я удовлетворенно кивнула. Так-то лучше! А то – мерз он, видишь ли.

Друг окинул взглядом высокое черное небо, подтекающее дождем, мое шелковое платье, подумал и вытащил из сумки обычный зонтик. Мгновение спустя мы уже вместе стояли, опершись о перила моста. Усилившийся дождь тихо барабанил по прозрачному зонту, рассчитанному на троих.

Вид на канал открывался короткий, но восхитительный. Золотые слитки света – дар фонарей – тяжело качались в темной воде. По обеим сторонам мозаичной набережной густо росли сливы – такие же безалаберно ранние, как вишня под моим ведомственным окном. Розовое облако лепестков укутало все сказочной дымкой, будто слегка светящейся в ночи. На душе было тепло и грустно одновременно – вечная магия весеннего дождя.

Дахху протянул:

– На самом деле мы можем куда-нибудь перейти.

– А Кадию мы не ждем? – я удивилась.

Друг опустил глаза. На мост порывом ветра швырнуло горсть сливового цвета. Дахху подобрал один цветок с витых перил моста и, понюхав его, рассеянно покрутил между пальцами.

– Знаешь, в чем главная прелесть путешествий? – спросил он, бросая цветок в воду.

Любого другого я бы мигом оборвала: «Слышь ты, от темы не увиливай!», но Дахху всегда заходит издалека. Не потому, что хитрый, а потому, что по-другому не умеет. У этого парня в голове такая каша из чувств, надежд, сожалений, планов и воспоминаний, что даже мне не снилось. Ухватить нужную ниточку – уже подвиг. И неважно, что придется размотать весь клубок. Тише едешь – дальше будешь, как говорит мастер Улиус.

Дахху улыбнулся. Вокруг его фисташковых глаз с опущенными внешними уголками побежала рунопись морщинок, неожиданно густая для молодого человека.

– В путешествиях ты получаешь новую жизнь взамен старой, – сказал друг. – Я думаю, мы принадлежим нашим городам не меньше, чем они – нам. А то и больше. Уезжая надолго, ты оставляешь после себя брешь. Какое-то время город держит за тобою место, но потом… потом заполняет его чем-то еще, и ты становишься чужаком. Вернувшись, ты все видишь по-другому – не только из-за приобретенного опыта, но из-за того, что ты – больше не часть этой мозаики. Ты обладаешь уникальной возможностью быть внутри и вовне одновременно – прерогатива призрака, туриста… Но это состояние очень недолгое. Ты понимаешь, о чем я? – вдруг забеспокоился Дахху.

Я кивнула:

– Еще бы! Когда ты возвращаешься, те, кто тебя помнит, будь то люди или улицы, сразу бегут к мирозданию ябедничать: «Он снова тут! Эй, освобождай местечко!» И оно, поворчав, соглашается. И лепит тебя на прежнее место, протирает тряпочкой, приговаривает: «Ишь, каких себе оттенков приобрел, а ну, верни нормальный цвет, гаденыш!» И все. Ты опять свой. Дело пары дней, а то и меньше. Но при чем здесь Кадия?

Дахху пожал плечами:

– Кадия – первая бегущая из твоего примера. Из лучших чувств она так тряхнет мироздание, что оно впишет меня в Шолох без очереди. Рядом с ней я сразу стану Дахху из Дома Смеющихся – со всем причитающимся мне грузом прошлого, настоящего и будущего. Кадия быстро укажет мое потерянное место. А мне хотелось бы еще немного побыть загадочным незнакомцем, прости столь пошлое определение.

– И как столица незнакомцу? По вкусу? – с улыбкой откликнулась я.

– Самый красивый город на свете – теперь я знаю наверняка. Оказывается, куда приятнее жить здесь, когда у тебя были варианты, – и ты все равно выбрал Шолох. Раньше мне недоставало этого чувства, хотя я даже не догадывался о потребности в нем.

– Здорово. А что насчет Анте? Ты пишешь, он еще не вернулся – почему?

– Сложно сказать. Он вдруг решил, что ему надо срочно разобраться с одним делом, и уехал из Тилирии в Восточный Хейлонд.

– К вампирам? Это с какой радости?

– Да вот не знаю… Анте не стал вдаваться в подробности. Темнит, как обычно, – Дахху развел руками. Потом улыбнулся: – Ну или я задал ему слишком много вопросов по «Доронаху» и Анте сбежал, чтоб в кои-то веки помолчать!

Часы во всем городе начали отбивать полночь. Как всегда – вступали поочередно, неспешно, то тут, то там присоединяясь к золотому говору времен. Общему хору существенно не хватало весомого «бом-м-м» от Толстяка Бенджи…

Я подпрыгнула:

– Стоп! Дворец! Дахху, где дворец?!

– Что? – обалдел друг.

– С какой стороны от нас дворец?! – Я завертелась на мосту юлой. – Я совсем запуталась в этих праховых каналах!

– Там, – Дахху пальцем указал куда-то вбок. Друг на Стариках ориентировался превосходно.

И тотчас, как по приказу, над зеленой даже ночью шапкой леса взорвались фейерверки. Один, другой и третий, пятый и двадцатый – расцветили Лес до самого моря. В окошках домиков вокруг замаячили силуэты горожан.

– Государственный бюджет горит… – вздохнул Дахху.

– С днем рождения, Лиссай! – заорала я прямо в небо, прижав ладони рупором ко рту.

Фейерверки взрывались, и никакая морось была им нипочем. Последняя батарея заполнила небо всполохами огненных цифр… Вернее, всего одной цифры: огромная «пятерка» зашипела, засвистела над столицей, сложившись из тысяч маленьких огней.