Страница 24 из 33
Но нужно ли сохранять такую интуицию? В конечном итоге и в описании феномена резидентности, и в анализе эффекта гетерохронии мы лишь удлиняем список концептов первой орбиты из формулы С = f (p, t), добавляя к ним еще один конститутивный элемент. В итоге образ сообщества усложняется, но само сообщество продолжает выполнять функцию универсального всеобъясняющего оператора.
Такие универсальные объяснения сталкиваются с четырьмя препятствиями.
Во-первых, это всегда объяснение через сообщество, но никогда не объяснение самого сообщества. Мы уже даже не задаемся вопросом об источнике сообщностной солидарности. Мы аксиоматически допускаем, что сообщество есть и что у него есть свои морфология, культура, практики; именно через них и производится объяснение. Профессиональное сообщество, экспертное сообщество, научное, локальное, городское. Всякий раз, когда мы произносим слово «сообщество», нам уже кажется, что мы что-то объяснили. Увы, убедительность этих объяснений девальвируется по мере их распроблематизации.
Во-вторых, сообщество субстанциализируется. Оно уже не просто «добровольная причина всех вещей», оно к тому же еще и «вещь среди иных вещей». После того как сообщество идентифицировано, ему начинают приписываться субстанциальные свойства так, как если бы речь шла об описании характера аборигенов или повадках определенного семейства животных. К примеру, жителям сельских сообществ «имманентно присуще» Х – данное свойство обусловлено особенностями эволюции этого типа социально-территориальных образований. В одном попавшем ко мне на рецензирование социологическом исследовании так обосновывалась необходимость увеличения часов, выделенных учебным планом на трудовое воспитание в деревенских школах: «деревенским детям имманентно присуща любовь к технике – они с детства приобщаются к колхозному технопарку, водят трактора, чинят мотоциклы» («…которые, видимо, так же имманентно сломаны», – приписал на полях мой коллега Д. Ю. Куракин).
В-третьих, сообщество не только субстанциально и обладает привилегированным эпистемическим статусом (это «вещь», позволяющая объяснять другие социальные «вещи») – оно пространственно16. А значит, мы всегда можем попытаться локализовать его местоположение. Итальянская мафия, культуртрегеры, исследователи-гуманитарии, адвентисты седьмого дня, деревенские дети, члены всевозможных «незримых колледжей» и «тайных обществ». Каким бы внепространственным ни казалось нам сообщество, у него всегда есть место – это место, занимаемое физическими телами его членов в физическом же пространстве.
Наконец, сообщество продолжает мыслиться как метонимия Большого Общества – своего рода общество в миниатюре. Сегодня сообщество – это вещь-знак, оно выполняет репрезентационные функции. За политическим сообществом «лейбористская партия» должен стоять рабочий класс, за сообществом культуртрегеров – нечто, обобщенно называемое культурной индустрией, за итальянскими бандами – итальянская диаспора и т. п. Мы продолжаем вглядываться в сообщества, надеясь разглядеть за ними что-то большее – что-то, что эти сообщества выражают и означают.
Однако уже в послевоенной Европе такой теоретический образ начал терять свою яркость и убедительность. Благодаря усилиям исследователей-конструктивистов стала более понятна механика конструирования сообществ заинтересованными группами. А следовательно, если сообщества «произведены», они не могут претендовать на статус естественного «производителя» социальных феноменов (и уж точно не являются монополистами на этом рынке). Релятивизм в философии расшатал основы всех форм субстанциализации: после него выражения «вещь среди вещей», «изучать как вещи», «имманентные свойства» и т. п. лишают убедительности эту классическую фигуру мысли. Вопрос о пространственности сообществ все еще стоит на повестке дня, но с появлением интернета исследователям приходится иметь дело с пространствами социальных сетей, коммуникацией в блогах и компьютерными играми как внепространственными субстратами сообществ нового типа.
Экстерриториальное сообщество: игра Second Life
Пример такого экстерриториального сообщества – игра Second Life («Вторая жизнь»), в прошлом одна из самых популярных онлайновых вселенных. По сути, речь идет о строительстве в виртуальном мире своего рода утопического государства, но с реальными деньгами: заработанные во «Второй жизни» линден-доллары легко обменять на доллары США (и наоборот, соответственно). Именно данное обстоятельство позволило ФБР начать уголовное преследование создателей игры за открытие игорных домов – поскольку на виртуальной территории «Второй жизни» участники могли потратить свои виртуальные сбережения не только в виртуальных магазинах и виртуальных ресторанах, но и в виртуальных казино [Труханов 2007]. Предполагается, что если бы валюта онлайнового мира (линден-доллары) не конвертировалась свободно в валюту США, оснований для преследования не было бы и мир игры не лишился бы своего относительного суверенитета. Теперь же ответственность распределилась между игроками, совершившими противоправные действия, и создателями мира (фабрикаторами), которые сделали такие действия возможными. Фильмы «Игра» с М. Дугласом и «Шоу Трумана» с Дж. Керри наглядно иллюстрируют эти проблемы трансформации самих понятий намерения и ответственности в сфабрикованных мирах.
Однако где находятся эти онлайновые сообщества «Второй жизни»? Там же, где и серверы компании «Линден»? То есть, если перенести их в индейские резервации (где азартные игры разрешены), исчезнет основание для судебного преследования? Этот пример иллюстрирует трудности, которые возникают при попытке выработать единое основание для правовой регуляции жизни пространственных и внепространственных сообществ.
Пойдем дальше. Не только территория (как одна из двух констант в приведенной нами выше формуле), но и люди – вторая и самая несомненная константа – перестали самоочевидным образом восприниматься как субстраты сообществ. Поворот к материальному (о котором речь пойдет в шестой главе) показал, как сообщества производятся совместно людьми и нечеловеками – окружающими нас многочисленными материальными объектами [Напреенко 2015; Ерофеева 2015].
И последнее. Само различение «своего» и «чужого» – бастион антропологического мышления в социологии – начинает мутировать. Уорнеровский персонаж, прикидывающийся «чужим» в «своей» стране, уступает место фрейдовскому персонажу, пытающемуся справиться с патологическим переживанием «чуждости» «своего». Благодаря Фрейду в литературе хорошо описан феномен жуткого [Фрейд 1995: 265]. Жуть – это ощущение, которое появляется у вас, когда что-то до боли знакомое вдруг открывается с неизвестной стороны: предстает в облике чего-то зловещего и непонятного. Как если бы вы протянули руку, чтобы погладить свою кошку, и вдруг поняли, что это не ваша кошка (да и не кошка вовсе). Фрейд обратил внимание на этимологию «жуткого» в немецком языке – Unheimlich, дословно – недомашнее. Австралийский исследователь Скотт Маккуайр посмотрел сквозь призму фрейдовской теории жути на современные города – города, которые уже не являются тем, чем кажутся, и которые стремительно перестают быть домом для своих жителей [Маккуайр 2014]. Аналогичным образом на смену старой идее о том, что непривычное убивает знакомое (со знаком плюс, как в классических утопиях, или со знаком минус, как в антиутопиях ХХ века), приходит иной троп: непривычное прикидывается знакомым, знакомое удваивается (как в медийных образах городского пространства или на картинах Магритта), становясь непривычным. Логика медийного города – логика удвоения пространства в его репрезентации. Это логика тавтологии.
Таким образом, уже к концу ХХ века старая аксиоматика понимания сообществ основательно расшаталась. Всплеск интереса к этому понятию в последние два десятилетия связан с поиском новых «определителей» сообщества и необходимостью создания его нового концептуального образа17.
16
Так называемый поворот к пространству в социальных науках лишь усилил эту интуицию. Применительно к городской антропологии см. [Spatial 2016].
17
Ключевые работы здесь: «Непроизводящее сообщество» Ж. Л. Нанси [Нанси 2009] и «Грядущее сообщество» Дж. Агамбена [Агамбен 2008]. Это как раз тот случай, когда проблематизация чего-то хорошо известного и самоочевидного имеет своим истоком не «саму социальную реальность», а современную философскую рефлексию о ней. См. также [Петровская 2012].