Нервные люди

– А я, – говорит, – целый час за тобой наблюдаю. Любопытно мне стало, по какому-такому поводу у тебя тут застолье образовалось.

«А, ерунда», – говорю, – супруга сегодня меня покинула. С лучшим другом ушла в ночь – волчица. Так что у меня, можно сказать, в определенном смысле двойной праздник, вот и отмечаю потихоньку. Присоединяйся – угощаю, – кивнул я ему на стоящую рядом поллитровку. Слово за слово, завязалась у нас с ним тогда беседа.

– Вот ты это правильно сказал сейчас – ерунда все это, суета сует одна. Ух, ядреная, – сладострастно крякнул он, занюхивая сто грамм «Озер» кусочком круто посоленного черного сухаря. – Проще надо ко всему относиться – «Бог дал – Бог взял», и точка.

– Понимаю, – отвечаю я ему меланхолично. – Но все равно как-то на душе тоскливо получается.

– Это все от твоей приземленности, парень. Вон видишь, вдалеке небо нахмурилось, молния с размаха бьет, может, кому в темя сейчас засветила. А где-то еще дальше в этот миг подводный вулкан проснулся и на побережье волну гонит – цунами называется. А на берегу как раз народу тьма на пляже пузо греет. Одно слово – стихия. Ты подумай только – чего стоит твоя кручина в масштабах этого всего океана мирозданья. Лучше вон вдохни, как сирень благоухает, послухай, как цикада звенит – нутром прочувствуй всю эту красоту. Может, тогда и гармония в душе твоей поселится. А с ней, глядишь, и новая любовь придет.

Вдохнул, прислушался. И скажу вам, положа руку на сердце – ничего не поселилось и не пришло. Наверное, надо глубже вдыхать было. К утру все равно, конечно, оттянуло. Может, его терапия помогла, а, может, это просто полторашка беленькой хорошо усвоилась.

С тех пор я старика долго не встречал, думал даже – помер уже. А тут на днях такая вот во дворе драма разыгралась.

Выхожу я с утра по обыкновению из подъезда и слышу, что кто-то скулит навроде. Вроде по голосу, как Бобик наш дворовый. Но нет, Бобик – вон он вдалеке с дерева кошку за хвост стащить пытается. И вполне себе жизнью своей довольный. А стон все усиливается, уже на вой стало немного похоже. Тут меня совсем любопытство разобрало. Завернул я тогда на звук за угол дома и пошел в сторону детской площадки. Смотрю, а там, между грибком и качелями, стоит Пахомыч на коленях, держит себя руками за редкую бороду, и сам при этом словно маятник лицом на восток раскачивается. «Неужто, – думаю, – в мусульманство сосед обратился на закате дней?»

Я уж было тихонечко отступил, не желая мешать молитвенному процессу, как до меня долетело:

– Тысяча рублей, что одна копеечка…

«Странная молитва какая-то», – подумалось мне. Потом услышал обрывки какой-то фразы – «…вот беда, вот беда…». При этом Пахомыч горстями захватывал песок вперемешку с листвой и, растопырив свои корявые пальцы, словно просеивал сквозь них содержимое.

– Неужели сбрендил старик на почве своей неумной тяги к прекрасному? – Рука моя непроизвольно потянулась к телефону. – Хотя нет, это вряд ли, не тот он человек. Скорее всего, он просто интенсивно ищет что-то.

– Что стряслось, Пахомыч, на тебе аж лицо отсутствует? – Не стал я больше уже медлить со вмешательством.

– Попа, – нечленораздельно промычал он в ответ, посмотрев на меня своим мутным взглядом.

– Попа как раз у тебя на месте, только, правда, в песке вся. Хочешь, помогу подняться? – В ответ он с отрицанием замотал головой.

– По – па… ты…

– Ну как знаешь, вот только обзываться не надо, ладно? …

Наконец ему удалось сформулировать мысль:

– По…пал … Ты…сяча целая, двумя… пятисотенными. Только утром были еще тут. – Он указал дрожащим перстом на карман своего пиджака – а сейчас хвать – и пусто. Где-то здесь обронил, а, может, и не здесь. Что это… делается скажи мне, а? – опустил он беспомощно свои сухие плечи.

– Да ладно, – говорю, – не убивайся ты так, может, найдется еще.

– Тебе легко говорииить, – всхлипнул он. – Тысяча рублей, двумя пятисотенными, новенькими. Собирался сегодня на срочный вклад отнести. Ох, вчера, вчера еще надо было.

Тогда я решил по его принципу действовать – гарантированно затронуть, так сказать, тайные струны его романтической души.

– Оглянись по сторонам, старче, – продекламировал я торжественным тоном католического проповедника из какого-то исторического фильма, что мельком смотрел на днях. – Гляди, как природа красками играет. Чу, вон из сосны дятел личинку выковыривает. Стучит бестия – старается. Посмотришь – и такое прямо для души отдохновение. Такая прямо благодать по сердцу разливается.

– Ты мне еще про лепоту расскажи, умник, – прорычал в ответ он, обнажив ряд своих желтых зубов.

– И расскажу, – решил идти до конца я.

– Да в гробу я видел твои красоты земные вместе со всеми дятлами средней полосы. Понял? Тут, можно сказать у меня, катастрофа вселенская разворачивается.

Он вывернул карман пиджака наизнанку. Только вчера прямо вот сюда положил, две купюры новенькие – хрустящие.

– А как же, – возражаю я. – «Бог взял»?

– Нет, – взвыл бедолага в полный голос. – Бог не мог так со мной коварно поступить. Это все она – Нюрка – стерва. Это она – змея – вчерась около пиджака моего терлась – «давай почищу» – все мне предлагала. Отродясь такого раньше за ней не было, чтобы она костюм мой почистить бралась. Точно она. Убью пойду гадину.

Чувствую, совсем не в себе старик стал. Как бы еще не совершил чего нехорошего на почве таких супружеских разногласий.

И тут меня осенила идея. Сделав вид, что тоже участвую в поисках, потоптавшись немного на пятачке, я неожиданно воскликнул:

– Оба на! Что это тут у нас в листве валяется? Вроде деньги, вроде тысяча. Бог взял – Бог дал. Держи уже, растяпа, видно из твоего пиджака только что выпали. И ты это, больше уже не сори так купюрами. – С этими словами я протянул ему деньги, предварительно запустив руку в свой карман:

– Кстати, мой тебе совет – заканчивай на супругу грешить, она, как оказалось, вовсе даже и не при делах.

– Ой, спасибочко, ой, батюшки-святы, как это я сразу не заметил, – запричитал он на весь двор, потом, немного подостыв, добавил: – Да я и сам теперь вижу, что Нюрка моя – святая женщина.

Через минуту он уже окончательно успокоился, словно маленький ребенок, которому только что вернули его любимую игрушку.

Тут я спохватился и посмотрел на часы:

– Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается, а я побежал – на работу опаздываю.

Пока мы прощались, пока он благодарно тряс мне руку, душу мою терзало какое-то смутное и навязчивое беспокойство, будто я только что допустил весьма серьезную оплошность. Осталось только вот понять еще, какую. Наконец, из состояния размышления меня вывел скрипучий тенор Пахомыча, который, по обыкновению, не смог удержаться от своего коронного мотива:

– Ну да, конечно, на работу. Куда ж еще. Все деньги зарабатываем, все бежим куда-то. А встать вот с утра и по сторонам оглянуться вовсе и не судьба. Красотища – то вокруг смотри какая.

– Надо же, какой все-таки тонкой душевной организации сосед у меня оказался, не успел прийти в себя, а все мысли уже о прекрасном, – мелькнуло тогда в моей голове.

И только уж потом, вечером, прокручивая в памяти события минувшего дня, я наконец-то понял, где допустил грубую ошибку. Беда оказалось в том, что я – раззява, вручил Пахомычу его «пропащие» деньги одной тысячной купюрой. Представляете? Хорошо еще, что он, как человек «не от мира сего», даже бровью не повел. Надо же, было настолько оторваться от материального, чтобы просто не обратить на такие «жизненные мелочи» никакого внимания.

Ну да ладно, заболтался я тут с вами, пора мне – а то еще на работу не хватало опоздать. Надеюсь, друзья, я вас все-таки смог убедить, что не перевелись пока на Руси тонкие и возвышенные натуры?

Перебор

Летний вечер опустился на черноморское побережье, зной спал, и стайки праздных гуляк потянулись совершать дефиле вдоль полосы прибоя, туда, где в аккурат на курортной набережной среди галереи себе подобных заведений затерялся один скромный магазинчик дамских товаров. Если вас каким-нибудь вечерним бризом тоже туда занесет, и вы, ну мало ли, рискнете заглянуть внутрь, то непременно с разочарованием застанете в нем все ту же унылую атмосферу пошлости и безвкусия, которую только что наблюдали в павильоне, напротив.