Блад: глубина неба

Внутри было темно, пахло тёплым сырым подвалом, влажной штукатуркой и старыми бумагами.

– Не споткнись, держись за перила, – шепнул сзади Арни, – на ночь в коридорах гасят свет.

Глаза мальчишки быстро привыкли к полумраку, и он увидел высокие потолки, длинные коридоры и ведущую наверх лестницу с коваными перилами. Его ладонь приятно скользила по тёплому, отшлифованному множеством рук дереву поручня, пока он поднимался с новым знакомцем на третий этаж. Этот мир был совсем другим! Он иначе выглядел, иначе пах и звучал, он отличался даже на ощупь от того затхлого, тесного мирка, в котором жил Шентэл. Здесь был воздух. И даже из подвала несло не плесневелой вонью, а паром от горячей воды.

Арни открыл дверь в свою комнату, прошёл в неё первый.

– Да горжерет литотомический! – тихонько ругнулся он, запнувшись обо что-то в темноте.

Потом зашуршал в дальнем углу, уронил нечто, по звуку напоминающее книги, наконец нашёл переключатель, и над их головами засветилась тусклая лампа.

– Вот теперь проходи, располагайся! – пригласил студент. – Мои соседи уехали на все выходные, хоромы в нашем распоряжении!

Шентэл вошёл, окинул взглядом небольшую захламлённую комнату с тремя кроватями и широким столом. Весь он, от края до края, был завален какими-то вещами, переполненными пепельницами, грязными тарелками с засохшими остатками еды, а под столом стояли ряды пустых винных бутылок. На тянувшихся вдоль стен полках теснились книги, на одной из кроватей неаккуратным ворохом были свалены тетради, папки, карандаши и мятая одежда.

– Да, снаружи всё выглядело краше, – хмыкнул юноша, освобождая один из стульев от хлама, – садись! – широким жестом он сдвинул с угла стола посуду, расстелил чистую салфетку и открыл ящичек с хирургическими инструментами.

Внутри ящичка были идеальный порядок и чистота.

– Придётся чуть-чуть потерпеть, будет больно, – предупредил Арни, дезинфицируя иглу. – Делай вдох, когда я буду прокалывать, ладно? Так легче. Готов?

Мальчишка закрыл глаза и глубоко вдохнул. Одновременно с его вдохом игла прошла сквозь кожу с одного конца раны и вышла с другого, протягивая за собой нить. Вж-ж-жих, как свист кнута, рассекающего прохладный воздух.

***

Вж-ж-жих! – взметнулся кожаный кнут. Ащ! – хлестнул он блестящий от пота бок вороной кобылы. Полночь вскинулась на дыбы и зло, обиженно заржала. Конюх, державший в одной руке кнут, в другой – повод, не выдержал рывка, рухнул носом в пыль и пару шагов протащился на пузе за шарахнувшейся в сторону лошадью.

– Ах ты, тварь паскудная! – выругался он, поднимаясь на ноги. – Моя б воля – пристрелил бы тебя давно! Погоди, господин Норман тоже плюнет на твою скорость и примет меры! Толку-то от скаковой, если никто на ней усидеть не может! Ну и что, что самая быстрая! А злющая-то, сука! Да ни один жокей на тебя не полезет ни за какие деньги, это надо совсем с ума свихнуться! Ведьма ты, а никакая не Полночь. Только жрёшь да срёшь, чёрт бы тебя побрал! – продолжая бурчать себе под нос, конюх повёл кобылу в стойло, взмахивая кнутом перед её носом: хитрая тварь то и дело норовила схватить мужчину зубами. – Эй ты, парень! – крикнул конюх долговязому мальчишке, идущему мимо с ведром навоза. – Поставь ведро и отведи-ка её на место, пока я не отходил эту паскуду плёткой!

Шентэл взял повод. Стоило только конюху отойти, он ласково похлопал лошадь по шее, и ту словно переключили: перестав беспокойно пританцовывать, она мирно ткнулась носом в плечо мальчишке и послушно пошла за ним следом.

– Ты смотри-ка, как спелись! – кивнул на парочку второй конюх. – Оба злющие, а меж собой поладили!

Шентэл завёл Полночь в стойло, погладил лошадь по белой звёздочке на лбу.

– Ты бы всё-таки потише была, девочка, – прошептал он, прижавшись лбом к шёлковой, влажной от пота шкуре, – с тобой уже не первый год сладу нет, а если и в этом сезоне Норман не сможет выставить тебя на скачках, плохо дело. Завтра приедет очередной наездник. Веди себя хорошо, ладно?

Полночь несогласно замотала головой, но, почувствовав огорчение отступившего на шаг мальчишки, шутливо ухватила его зубами за рукав и потянула к себе: «ладно, мол, не серчай!»

– Дурочка! – тихонько усмехнулся он, обнимая кобылу за шею. – Как же я буду, если тебя продадут? А продадут обязательно, если и этот чёртов жокей не согласится скакать на тебе!

Лошадь тихонько всхрапнула.

– Я знаю, знаю… Но меня-то ты катаешь. Представь, что этот жокей – тоже я. Только ему придётся воспользоваться седлом и сбруей.

То ли Шентэлу удалось уговорить норовистую кобылу, то ли новый жокей оказался ей по нраву, но с ним она вела себя довольно смирно, и Норман наконец-то смог записать Полночь на скачки. Начались тренировки, всё шло по плану, и хозяин уже потирал руки в предвкушении больших выигрышей, которые принесёт ему быстроногая лошадь.

Вечером накануне первого заезда Шентэл заглянул после работы к Полночи. Кобыла заметно нервничала, раскачиваясь в стойле, словно большой часовой маятник.

– Ну, ну, что ты, девочка, что ты! – мальчишка успокаивающе погладил лошадь по носу. – Не волнуйся, завтра всё будет хорошо, вот увидишь!

– А ну, парень, иди-ка отсюда, не нервируй мне лошадь! – раздалось за его спиной.

Попритихшая на миг Полночь резко высвободила морду из ладоней Шентэла и вновь заметалась в узком стойле от стены к стене. В дверях стоял жокей, взвинченный и нетрезвый.

– Нет, сэр, – спокойно возразил Шентэл, – поверьте, я угомоню её. Но вам лучше уйти, Полночь не любит запах спиртного. Сэр.

– Ты кто такой, малец, чтобы мне указывать? – кожу вокруг глаз жокея прорезали тонкие острые морщинки, а его колючий взгляд прошил мальчишку насквозь.

Но если наездник планировал напугать Шентэла игрой в гляделки, он сильно ошибался: его узким, быстрым глазкам было не под силу вызвать в мальчишке и тень того страха, который нагонял на него тяжёлый, немигающий взгляд отца. Зато подвыпивший жокей заметно раздражал Полночь.

– Простите, сэр, сейчас вам лучше уйти, – как можно твёрже и спокойнее повторил Шентэл.

– Я те сейчас уйду! – вспыхнул мужчина, решительно хватая не уступавшего ему в росте мальчишку за шиворот.

И в этот момент нервно отплясывающая Полночь исхитрилась развернуться и лягнуть жокея в колено. Что-то хрустнуло, нога мужчины подломилась и согнулась под странным углом. Конюшню огласил душераздирающий вопль, но его быстро перекрыло раскатистое ржание, в котором Шентэлу послышалось явное злорадство.

– Чёртова тварь! Чёртова тварь! Да что б тебя пристрелили! – выл жокей, пока сбежавшийся народ выносил его из конюшен.

– Вот дерьмо! – только и сказал переполненный безысходностью Норман, провожая взглядом экипаж, увозивший в госпиталь единственного наездника, который согласился участвовать в скачках на Полночи. – Если сниму эту фурию с забега, потеряю взнос. А скакать на ней теперь некому. Эй, Мэрфи, не желаешь выручить? – обратился он к старшему тренеру.

– Увольте, сэр! – усмехнулся мужчина. – Я жить хочу, у меня трое детей!

– Я могу! – неожиданно для себя подал голос Шентэл, и все конюхи обернулись на тощего тринадцатилетнего мальчишку.

Воцарилась тишина, лишь в конюшнях тихонько всхрапывали кони.

– А что, – первым подал голос старший конюх, – парень знает подход к этой нечисти, в седле хорошо сидит. Пусть попробует! Кубок не возьмёт, но и взнос не сгорит. Вы-то ничего не теряете, господин Норман.

Щеголевато одетый Норман раздумывал, покачиваясь с пятки на носок и пощипывая себя за мочку уха.

– А если убьёшься? – спросил он, взглянув на Шентэла.

– Я живучий, – парировал тот.

– Что думаете? – обратился он к тренеру и остальным конюхам.

– Да пусть попробует! Всё равно с этой кобылой сладу нет, третий год нервы нам тянет.

– Ну ладно, – наконец кивнул Норман, – но про поломанного жокея не болтать, а мальчик будет выступать под его именем.