Страница 148 из 151
— Не-е-е-ет! — закричал он изо всех сил, прибавляя ходу и молясь, чтобы предчувствие его обмануло. И словно отзываясь на его крик, автомобильчик на глазах начал превращаться в мультяшный трансформер. Сначала он поднялся на дыбы, распахнул двери и раскрыл капот-клюв, превращаясь в железную птицу, затем из всех щелочек полился нестерпимо яркий свет, и лёд под Григорием содрогнулся так, будто начался весенний паводок.
Белый дым, перевитый нитями недогоревшей взрывчатки, взметнулся в небо, поглотил всё здание целиком. Распутин не видел, как заваливается набок и рушится декоративный донжон, а весь дом проседает, хрустя сочленениями и стряхивая черепицу. Григорий орал так, что не слышал грохот взрыва, зато видел, как из стремительно набегающего сумрачного облака, обгоняя дым, вылетают автомобильные колёса, и одно из них, отскакивая ото льда, настигает студента, подкидывая бегущего в воздух, разворачивает, закручивает по часовой стрелке, не меняя направление, пролетает над головой Распутина, разбрызгивая ошмётки резины.
Автоматически пригнувшись, Григорий сделал ещё несколько шагов вперед, скосив глаза на революционного террориста. Неудачник лежал на спине, слабо суча ногами. На бледном лице огромными блюдцами выделялись глаза, глядящие на Распутина с испугом и надеждой. Неестественно выгнутая рука выпросталась из рукава шинели, грубая рубаха на глазах пропитывалась кровью.
Григорий сделал шаг к окутанной дымом и пылью усадьбе, но вдруг развернулся, скрипнул зубами и присел рядом с раненым. Надорвал рукав, поморщился от увиденного — открытый перелом, истекает кровью… Дальше всё на автомате, отработано сотни раз — снять и подложить под голову студента свою куртку, перетянуть раненую руку, сетуя, что не на чем написать время наложения жгута.
— Как тебя зовут, последыш народовольцев, — спросил Распутин, заметив, что взгляд студента становится осмысленным.
— Володя, — с трудом сквозь зубы произнес революционер, и губы его исказила гримаса боли и ужаса.
— Держись, Володя, сейчас будем выбираться…
Распутин распрямился, прикидывая, к какому берегу Средней Невки сподручнее дотащить студента. Вдруг раздался знакомый свистящий звук. Возле ног замёрзшая река вздрогнула, пошла трещинами, огромный кусок льда встал на дыбы, показал свою подводную, жёлто-зелёную окраску, освободив поток воды, выплеснувшейся из образовавшейся полыньи высоко вверх, а затем шумно опустившейся обратно, увлекая за собой людей, оказавшихся на её пути.
Лев Давидович Троцкий торжествующе улыбнулся и небрежно смахнул со щеки прилипшую гречишную шелуху. Почуяв опасность, “лучший большевик”(*) “рыбкой” нырнул с трибуны в сваленные рядом мешки. Они спасли его от неизбежных травм, а рухнувшая сверху крышка ящика приняла на себя изрядную часть взрывной волны и заслонила от прибывшего с инспекцией Распутина.
— Вот как надо стрелять, штабс-капитан! — насмешливо обратился он к связанному Ставскому. — Так и только так мы будем расправляться с врагами революции! Безжалостно! Без буржуазного слюнтяйства! — обвёл он горящими глазами своих боевиков, среди которых нашлись выпускники Михайловской артиллерийской академии. — Нам выпала великая честь построить первое глобальное государство — земшарную республику под руководством профессиональных революционеров, и мы выполним свой долг — железной рукой загоним человечество к счастью! Ура, товарищи!…
Григорий понял, что уходит под воду и задержал дыхание, напрягая мышцы и готовясь к ледяному холоду, однако вместо этого внезапно почувствовал тепло, а потом жар, сухой, концентрированный, шершавый, словно песок. Казалось, кожа лица сморщилась, волосы встали дыбом и потрескивали, словно наэлектризованные. Он приподнял веки и увидел то, что никак не могло оказаться на дне реки — языки пламени, заслоняющие всё впереди, тянущиеся к его рукам, словно живые, стелющиеся над головой, нестерпимо жаркие, гибкие, изящные, но такие опасные, что Распутин сначала инстинктивно отдернул руки, а потом изловчился и изо всех сил пнул кроваво-жёлтый отросток. Нога провалилась, словно в желе, но вся жгучая стена отпрянула, а огненный потолок приблизился, выпустив несколько протуберанцев, один из которых, как гигантский удав, обвил туловище, сомкнувшись на шее. Задыхаясь, Распутин попытался укусить щупальцы, замолотил по ним руками, рванулся назад и понял, что кто-то помогает, тянет его за ноги. Страшный огонь стал тускнеть, хиреть и полностью схлопнулся, как развёртка старого телевизора.
— Уф-ф-ф, успел, — генерал Миронов обессиленно повалился на землю рядом с Распутиным, раскинув руки, словно пытаясь обнять твердь.
— Что это было? Геенна огненная? — судорожно сглотнув, спросил Григорий.
— Твоё представление о ней. Сила ума. Полёт фантазии. Но воображение у тебя богатое, бескомпромиссное, могло засосать по-настоящему.
— Куда?
— В новую, сконструированную тобой действительность.
— Я могу что-то конструировать?
— Ты до сих пор не можешь поверить, что слова “созданный по образу и подобию” предполагают не только внешнюю схожесть, но и набор уникальных способностей… Зря!…
Распутин поднял голову и осмотрелся. Они снова, как в самом начале его командировки в прошлое, находились с Мироновым на дымящемся, медленно остывающем поле боя. В дымке вязли косые солнечные лучи, застилающие изрытое воронками пространство. Но в отличии от прошлого раза, солнечный диск не закатывался, а поднимался из-за горизонта. Всё остальное было тем же, словно и не прошло три таких богатых на события земных месяца. Изломанная военная техника, больше похожая на бесформенные кучи металла, колючими холмами громоздилась между полузасыпанными окопами и вдавленными в землю блиндажами. Обрубки обугленных деревьев, покрытые пеплом, как пальцы великана, погребенного под мёртвой землёй, беззвучно тянулись к небу, жалуясь на взбесившихся «хомо-сапиенсов»…
— Что всё это значит? — прохрипел Григорий, опираясь на локоть и чувствуя, как к горлу подкатывает безмолвный протест.
— Это значит, курсант, — ответил генерал, не приподнимая головы и не открывая глаз, — что командировка завершена, епитимья закончилась. Говоря армейским языком, ты выполнил поставленную задачу…
— Чью же душу я спас? — язвительно спросил Григорий. — Этого прыщавого студента, террориста-самоучку?
— Свою, курсант! Только свою! Ничью другую душу ты спасти не в состоянии.
— Не понял…