АльteRNatива

– Здорово, Смык.

– Прогуляться нет желания? – спросил я.

– Пошли.

– Тогда через двадцать минут на Прищепке.

– Хорошо.

Я наскоро оделся и перед выходом зашёл на кухню.

– Пап, дашь десять рублей на лимонад?

Не отрываясь от газеты, отец сказал:

– Принеси кошелёк из зала, на телевизоре лежит.

Я сходил в родительскую комнату и принёс растрёпанное портмоне. Он сложил газету и вытащил зелёную купюру. Протягивая мне деньги, он снова напомнил:

– Смотри, чтоб к ужину был.

– Я понял, пап.

С Толстым и Красным мы жили в соседних дворах, и этих своих друзей я знал ещё до школы, в отличие от Делюги, Чудо-твари и Самсона.

Прищепкой мы называли место, где в былые времена хозяйки сушили стираное постельное бельё. Это были две перекладины, установленные напротив друг друга, между которыми раньше были натянуты верёвки. Сейчас, правда, там уже никто бельё не сушил, потому что в девяностые его стали воровать. Зачем кому-то могли понадобиться старые простыни, я не понимал. Разве что, для тренировки воровского навыка? Хрен их знает, но теперь эти перекладины использовали лишь для того, чтобы выбивать от пыль из ковров.

Я пришёл на место и облокотился на горячее железо. Красного ещё не было, впрочем, Прищепка находилась ближе к моему дому, так что ему идти было дольше. Но вообще меня бесит, когда опаздывают.

Из-за домов послышался колокольный звон. Я тут же посмотрел в сторону Бога, вложив в свой взгляд покорность и извинения за всё, что вольно, или невольно делал не так.

– Костя! Вернулся уже? – раздался позади меня старческий голос.

Это была баба Маша, самопровозглашённый инспектор нашего двора. Она целыми днями просиживала на лавочке в окружении свиты из таких же бабок. Ей всегда надо было знать все события, происходящие на, вверенной ей, самой себе, территории контроля.

Я ответил с досадой:

– Здрасте, баб Маш, да, несколько часов назад приехали.

Инспектор двора, шаркая, подошла ближе и, лицемерно улыбаясь, продолжила допрос с пристрастием:

– И как там, в пионерлагере нынче, а?

– Да нормально, в общем…

– В наше время мы ездили в Черновор, тогда партия выдавала путёвки каждое лето всем пионерам, вот как было! А ваш-то лагерь где?

– Да здесь, в нашей области, недалеко, – сказал я, проклиная про себя Красного за опознание.

– Это где ж, за Колючкино что ли?

– Ээ, нет, где село Дырово, – сказал я.

– Дырово? Как же, знаю-знаю: Святообгаженский район, конечно. Ох, помню там в молодости колхоз самый лучший был, – вздохнула баба Маша.

– Извините, баб Маш, мне надо идти, я договорился тут с одним…

Но старуха меня будто не слышала и принялась обстоятельно делиться ностальгическими воспоминаниями про Святообгаженский колхоз.

Я не мог себе позволить вот так молча ускользнуть – всё-таки соседи. Мать всегда говорит, что с соседями ссориться нельзя, а если уйти вот так, не дослушав старческую бредятину, дворовый инспектор оскорбится и затаит обиду.

– Баб Маш… – сказал я чуть более настойчиво.

– А?

– Извините, баб Маш, но я с другом договорился встретиться, надо идти.

– А! Ну конечно, сынок, иди с Богом!

– Спасибо, баб Маш, до свиданья.

Я пошёл было в сторону дома Красного, но он неожиданно объявился сам. Я помахал ему издали, чтобы он ушёл немного в сторону. Старуха знала и его тоже, поэтому если сейчас он с ней столкнётся – она начнёт ссать в уши и ему. Придётся тогда снова от неё отбрёхиваться.

– Чё там? – заинтригованно спросил Красный, когда мы сошлись.

– Старушенция эта дворовая мозги делает, я специально к тебе навстречу пошёл, чтоб её говно не слушать.

– А-а. Ну чё, какие предложения?

– Бабки есть? У меня чирик.

– У меня тоже, – сказал Красный. – Можно пивка взять литр на разлив и на сухарики хватит ещё.

– На разлив не получится взять, мы же малые ещё, – покачал я головой. – Нам в ларьке только продадут.

– Не ссы, получится, – сказал Красный. – Положись на меня.

Я удивлённо посмотрел на него.

– Ты прям как Делюга. Кстати, что там твой дед? Спалил?

Прокопенко отмахнулся:

– Да это он так, орёт для вида, сам мне говорил как-то, что в двенадцать лет курить начал. Тебе Маратыч звонил?

– Звонил, но я спал, он с матерью говорил, сказал, что на следующей неделе занятия начинаются.

Красный кивнул.

– Лады, пошли, сейчас научу тебя брать пиво на разлив.

На разлив у нас продавали в одном из продуктовых. Там вечно толпилась полупьяная публика, упрашивая продавщиц налить в долг. Кроме пива там ещё можно было заказать рюмку водки, или стакан вина.

В свои четырнадцать мы уже могли свободно покупать пиво в некоторых ларьках, но здесь всё было сложней, потому как продавец и покупатель были на виду у широкого круга посетителей. Менты периодически устраивали рейды с контрольными закупками, да и вообще, рядом могли оказаться какие-нибудь праведные чепушилы, всегда готовые сообщить «куда следует».

Покупая бутылку в уличном ларьке, ты как бы в большой степени скрыт от продавщицы и она за маленьким окошечком не может толком определить сколько тебе лет. Так она получает возможность, в случае чего, отмазаться, сказав, что не заметила. Здесь же, в продуктовом магазине всё отлично обозревалось, и оправдаться тем же путём у них бы не вышло, поэтому все они здесь чаще всего были охрененно законопослушными.

Я уже догадывался какой выход придумал Красный, когда он сказал:

– Тут короче бомжара один есть, сейчас попросим его купить нам литр разливного, а взамен скажем, чтоб сдачу себе оставил.

– И потом после бомжа будем пить из этой бутылки?

– Ой, да успокойся, он же всё в пакете купит! Идём, он обычно здесь спит днём.

Мы зашли за гаражи, в нос ударила мерзкая вонь, перед нами, на куче грязной рванины спал бомж.

– Э слышь, выйди сюда, а, – позвал Красный.

Бомж проснулся, повернул башку и окинул нас недовольным взором.

– Чего надо? – прохрипел он.

– Ну выйди, дело есть!

В прошлом году в наших дворах дети забили до смерти одного бездомного старика. Они глумились над ним, пинали и лупили палками. Когда несчастный испустил последний вздох, дети просто разошлись по домам и продолжили жить, как ни в чём не бывало, а труп бедняги пролежал среди мусора ещё дня три, прежде чем его обнаружили и увезли куда-то специальные службы.

Я слышал тогда, как этот случай обсуждали родители. Отец долго возмущался, что менты даже не возбудили уголовное дело. Будто бы бомжара сам умер, а не убили его.

Наш сегодняшний помощник, конечно, тоже знал о том событии и его недоверие, смешанное со страхом, было сейчас понятно.

Он уселся на задницу, прислонившись спиной к гаражу.

– Никуда я не выйду, говорите что надо, или валите! – заявил бомж.

– Купи нам пиво на разлив, – сказал Красный. – Сдачу с двадцатки себе оставишь.

На миг бомж задумался, прикидывая размер прибыли, после чего ответил:

– Давай деньги.

– Ага, щас я тебе дам, вонь подзаборная! Идём в магазин!

Бомжара тяжело поднялся и вылез из своего укрытия. Мы тут же шарахнулись от него на несколько метров, морща носы.

– Ну пошли, куда?

– В «Родничок», – сказал Красный.

Пока мы шли к магазину, я сильно нервничал, опасаясь, что меня кто-то увидит. Попеременно я озирался по сторонам и бросал извиняющиеся взгляды в сторону Бога. Когда мы, наконец, дошли до магазина, Красный взял мою десятку и, добавив к ней свою, отдал бомжу последние распоряжения:

– Возьми литр нефильтрованного и большую пачку сухариков, тебе примерно четыре пятьдесят останется.

– Давай, – бомж раскрыл грязную ладонь.

Красный брезгливо вложил в неё купюры.

– Только в пакете бери.

Бомж сжал деньги в кулак и вошёл в магазин. Другие покупатели мгновенно перед ним расступились. Через несколько минут он вышел и протянул Красному чёрный пакет, Витёк перехватил его пониже ручек и с блеском в глазах сказал: