Страница 8 из 19
Прошла примерно неделя. Мои занятия с мальчиками проходили замечательно. Я попросила, чтобы для нас купили три большие доски, наподобие мольбертов, много карандашей и красок. Я сказала мальчикам, что рисование – это очень личный творческий процесс, и в нём самое главное – отразить свой внутренний мир, в который лучше никому постореннему не вмешиваться. Мол, рисуйте всё, что вам заблагорассудится, и как угодно, ведь самое главное в изобразительном искусстве – свобода самовыражения. И дети моментально вняли моим наставлениям и с удовольствием самовыражались, сожалея, что нельзя так же поступать на других уроках…
И вдруг опять пропали деньги, меньше чем обычно, но было очень неприятно, что это случилось при мне. Хозяин вызвал меня в кабинет и спросил: «Какие у вас предположения? Что удалось узнать за это время?». Очень хотелось ответить: то, что меня здесь ненавидят, хотят от меня избавиться любой ценой, пугают, могли покалечить или даже убить. Но я этого не сказала, а спросила в лоб: «Чем болеет ваша дочь?». И, к своему удивлению, получила такой же прямой ответ: «революцией». И Владимир Прохорович подробно рассказал, что его дочь – террористка, пока только по своим убеждениям, а не по конкретным поступкам. Но её несколько раз задерживала полиция, многие её друзья кто на каторге, кто в тюрьме, кто ждет суда.
В первый раз её арестовали в семнадцать лет, и на свободе она осталась, как сказал Колыванов, «благодаря вашему батюшке, царство ему небесное». А потом, когда мой отец уже не служил в полиции, Антонину её отцу пришлось два раза выкупать. Но долго так продолжаться не может, рано или поздно (скорее рано) она совершит то, что называет настоящим делом, и окажется на каторге, а, возможно, и на виселице.
Владимир Прохорович рассказал, что Тоня рано, в пять лет, осталась без матери. Её воспитывала сестра отца Клавдия Прохоровна. Что он сам уделял ей мало внимания. Сыновья тогда уже повзрослели насколько, что можно было их привлекать к работе в семейном бизнесе, и они всегда были рядом с отцом, а Тоня была вдали. Я слушала несчастного отца и думала о том, как похожи наши с Антониной судьбы. Мы обе остались без матери примерно в одном и том же возрасте, нас обеих воспитывали тётки. А отцам было не до нас. Только отец Антонины увеличивал свой капитал, а мой должен был просто прокормить семью. И, в отличие от дочери Колыванова, я не думаю, что настоящее дело убивать людей, а, наоборот, стараюсь предотвращать любые преступления и наказывать совершивших их… По крайней мере, содействовать этому.
Как можно тактичнее спрашиваю Колыванова: «Ведь эти орудия убийства, наверное, дорого стоят? Чтобы соорудить взрывное устройство, нужны ведь разные приспособления?». А про себя подумала: «Ой, сейчас он взорвётся без всяких приспособлений». Но мой собеседник сказал, что именно поэтому и не обратился в полицию, а нанял меня. Умом он понимает, что это может быть Антонина, а сердце подсказывает, что это не она. И к тому же, добавил мой работодатель, ей было бы трудно вскрыть сейф. Тут я с ужасом понимаю, что до сих пор даже не поинтересовалась, как открывается сейф с деньгами! Ничего себе сыщик! Но лучше поздно, чем никогда.
И Колыванов мне поведал, что сначала у него на сейфе был новейший кодовый замок «Эврика», запатентованный американцами только в 1862 году, а у нас он появился примерно лет пятнадцать назад, и мой работодатель приобрёл его одним из первых в Москве. Но, поскольку стали пропадать деньги, он, небольшой любитель новинок, со временем окончательно разочаровался в кодовом замке и сделал замок с ключом. Замок тоже американский, а ключ такой сложный, с большим количеством бородок: и отмычку не подберёшь, и слепок не сделаешь. И носит он этот ключ всегда на шее на шнурке.
А вот это была очень интересная информация! Ещё я выяснила, что, после того, как появился новый замок, украли деньги только один раз, уже при мне. На вопрос, снимает ли Колыванов когда-либо с шеи ключ, был ответ, что только в постели и в парной. Несмотря на то, что в доме у Колывановых было несколько ванных комнат, хозяин для себя оборудовал парную на первом этаже в конце левого крыла здания за всеми подсобными помещениями. Да, призадумалась я, получив такую информацию, основательно. И последнее о чём я спросила в тот раз: какой код был на первом замке? «Дата рождения моей первой жены», – был ответ. «И хоть все в семье знали эту дату, мне кажется, Антонине было бы трудней всего вычислить такой код». Да, уж, вот такой бином Ньютона получился, как любила приговаривать фрау Кхиндель.
Глава 9
Ночью я решила всё-таки поймать привидение, хотя была уверена, что это никакое не привидение, а хозяйская дочь. Вот, внизу опять какой-то шорох, я осторожно выскальзываю за дверь. Свечу не беру, хотя мне очень не по себе. Я где-то прочитала, что настоящая женщина должна бояться темноты, мышей, привидений и мужчин. Мышей я боюсь до жути, мужчин точно нет, привидений до недавнего времени не встречала, но, оказывается, боюсь (пытаюсь внушить себе, что самую чуточку) и ещё открытие: темноту я боюсь тоже. И тут я увидела привидение. Он было неправильное, потому что черное, а не белое, и достаточно крупное, а в руке у него мерцал огонек.
«Это человек со свечой в руке», – уговаривала я себя. «Приведений не бывает, а тем более чёрных». И, когда оно приблизилось, я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал (получилось так себе) спросила:
– Что вы здесь делаете?
И приведение спокойно (в отличие от меня) ответило:
– Я здесь живу. А ты кто?
– Я учительница, учу детей рисованию, – господи, теперь отчитывайся перед каждым привидением!
– Чему учишь, рисованию?! – и привидение засмеялось совсем по-человечески, – этому их учить без надобности, они это уже умеют, все стены в детской изрисовали, только недавно обои новые в очередной раз поклеили. Ну ладно, это очередная причуда моего брата. Хочет, чтобы внуки образованными были, как у дворян, музыка, рисование, языки разные, танцы…
– Ой, – обрадовалась я, – вы Клавдия Прохоровна, сестра хозяина?
– Точно, припозднилась я в дороге, только что приехала, – добродушно ответило приведение, теперь уже бывшее. – А звать-то тебя как?
– Матильда.
Женщина неодобрительно качает головой:
– Не христианское имя?
– Нет, – успокаиваю я, – христианское, только католическое, я полька.
– Ладно, хорошо, что христианское, – миролюбиво кивает Клавдия Прохоровна. – Господь един.
Я, пользуясь её добродушием, спрашиваю, знает ли она про голубое свечение и что портрет из рамы выходит. Тут моя собеседница становится серьёзной и какой-то грустной:
– Не верь, девонька, ни в какие приведения. Мертвые в земле. А это Тонька чудит, её дружки, студенты-химики какой-то дрянью свечки мажут, и получается голубой свет. А портрет она темным покрывалом накрывает, в комнате темно и кажется, что портрета нет, а потом она его снова открывает.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Ох, девонька, кабы все люди понимали, что они делают и зачем…
– А вы вообще верите, что призрак умершего человека может по дому ходить?
Тут моя собеседница становится совсем мрачной и говорит:
– Я верю в то, что меня на том свете черти дожидаются, много чертей.
И трижды перекрестилась: «Ох, грехи наши тяжкие…» И потом спросила:
– А ты из этих что ли, из тех, которые ерунды всякой начитаются, а потом хлебом их не корми, привидений всяких подавай?
– Нет, – отвечаю я, – просто тяжело как-то и непонятно всё.
– Эх, девонька, ты даже представить себе не можешь, как тяжело может быть человеку. Жизнь она такая. Ладно, иди спать, больше по дому не шастай, а то от Тоньки, племянницы моей дорогой, чего угодно ожидать можно. Убить не убьёт, а напугать сильно может, чёрт их подери, этих революционеров.
И Клавдия Прохоровна пошла по коридору в свою комнату. С появлением нового персонажа ясности в этой истории не прибавилось, но мне хозяйская сестра понравилась. Простая, рассудительная, хотя кто их тут разберёт, что у каждого на уме.