Страница 16 из 20
– Самая сильная фото-ломка – у Марка, – сказал Марино. – Но смотрите, как он неплохо справляется.
Марк уже давно устроился поодаль, положив на колени блокнот. Сперва я думал, что он ведет дневник. Но теперь увидел, что он рисует, быстро-быстро водя карандашом по бумаге. Он улыбнулся, не отрываясь от своего занятия:
– Когда я знал, что меня берут в экскурсию, я взял несколько уроков рисования, чтобы восстановить немного подзабытую технику… и вроде получилось.
Он перевернул к нам блокнот. Вот так чудо! Мы увидели профиль лежащей Йоки, набросанный крупными уверенными штрихами. Раздались восхищенные возгласы.
– Ну вот, ура, теперь у нас в группе есть художник, – довольно сказал Ержи. – Значит, вернемся не с пустыми руками. У меня-то с этим совсем никак.
– А Теше вы не нарисовали? – спросил я.
– Не успел, – ответил Марк. – Но солдат набросал, уже по памяти.
Он пролистнул блокнот назад и показал две знакомые фигуры. Действительно, было очень похоже. Даже их невозмутимые улыбки были переданы очень точно.
– Все-таки удивительно, – подал голос Тим, усаживаясь поудобнее на своей куртке. – Человек когда-то был американцем. Может, даже проходил по тем же местам, где и я. Наверняка ездил в машинах, в метро, заходил в магазины, смотрел телевизор. Но от него прежнего ничего не осталось. Стерто начисто. Сейчас это какой-то нищий средневековый монах. Как это возможно – не представляю…
– Признаться, я бы тоже не подумал, что вы – американец, пока вы не сказали, – усмехнулся я. – Наверное, у нас есть некое типовое представление об американцах, отчасти по фильмам, которые на 95% – голливудские, отчасти – по туристическим группам. Но вот вы – совсем другой. Правильно было сказано: в США слишком много народу, чтоб можно было вывести типичного американца. Можно сказать, что этот Теше – типично нетипичный американец… И потом, у вас же в 60-х развелось столько необычных религиозных течений, что не удивлюсь, если он был не один такой.
– Правда, остальные в итоге вернулись к более-менее привычному образу жизни, а этот ушел в совсем иной мир, – заметил Тим. – И навсегда. Похоже, что навсегда.
– Именно иной, – добавила Йоки. – Как будто бы человек принял решение улететь на Марс, откуда нет обратной дороги. Наверное, марсианские колонисты, если туда все-таки полетят, будут лет через 30 представлять собой нечто похожее.
– Ага. Вспоминать о себе прежнем, как о другом человеке, – вставил Марино.
– Или вообще не вспоминать, – добавил Тим.
– Интересно, кто его жена? – задумалась Йоки. – Откуда она? Тоже американка, или она родом из другой страны, и они познакомились уже здесь?
– И где она сейчас?
– Мне почему-то кажется, что она находится там же, где и его умершие дети, – сказал Марино. – То есть умерла в молодом возрасте от плохого питания и отсутствия медицинской помощи.
– Очень может быть, – согласился Марк, не поднимая глаз от рисунка.
– Коллеги, коллеги! – нетерпеливо воззвал Ченг. Он уже перемотал портянки и зашнуровал ботинки. – Поймите, что это – осознанно выбранный образ жизни. Отказ от медпомощи, от разнообразного питания…
– И от питания вообще, – вставил Тим.
– Традиционный образ жизни вообще-то предполагает риск неурожаев, – в который раз изрек Ченг, недобрительно покосясь на него. – Это в нашем мире все предсказуемо, мы всем обеспечены. Шансов умереть голодной смертью – никаких. Но какой ценой это достается? Ценой варварской нагрузки на природные запасы. Пожив эдаким обществом изобилия еще лет 100, мы просто истощим ресурсы и питьевой воды, и почв. А эти люди решили добровольно ликвидировать свою нагрузку на природу, выбрав существование на грани выживания. Возможно, для того, чтобы подать нам всем пример!
– Да-да, – воскликнула Мария, как всегда с уважением слушавшая Ченга, – я уверена, что сабиняне показывают нам, всей планете, как нужно жить!
Наверное, мне не следовало этого делать, но это был спор, все время ведущийся в моей голове, и мне трудно было сдержаться.
– Все верно, мы все мечтаем, чтоб это было так, потому что мы нуждаемся в таком примере, – быстро произнес я. – Но одно дело – утешать себя тем, что существуют подвижники, готовые умереть ради планеты, и совсем другое – стать таким самому.
– Но не вы ли в сети все время заявляли, что мечтаете оказаться в Сабинянии? – язвительно спросила Мария. – А теперь, получается, вы увидели первого подвижника и сразу передумали?
Я не знал, что ей ответить. Нет, я не передумал. Я думал в точности то же, что и раньше: что Сабиняния меня одновременно восхищает и пугает. Пугает вопросами, остающимися без ответа.
– Я мечтал оказаться здесь именно потому, что хотел разрешить свои сомнения, – наконец, сказал я. – Идея, которая здесь реализована, прекрасна. Но я не понимаю, как она реализована…
– Может, вам стоит хоть на время отказаться от умствований? – перебила Мария с металлической ноткой в голосе. – Вам же будет легче. Если идея реализована, то уже неважно, как!
Я вздохнул.
– Повторяю, идея отказа от личных амбиций ради общего блага – это замечательно. Но неестественно. Так же как и идея Рая. Он нам нужен, мы все о нем мечтаем. Но что-то нам подсказывает, что здесь, на земле, он неосуществим. И вот я оказываюсь в раю на земле! Понятно, что я задаюсь вопросом, а как это работает, – сформулировал я осторожно.
– Все-то вам нужно раскрыть, все препарировать, – презрительно отвернулась Мария. – Машинная цивилизация, что тут скажешь!
Я подумал, что вряд ли она сама принадлежала какой-то другой.
– А как насчет Северной Кореи? – вмешался Тим. – Со стороны это выглядит как точно такой же Рай на Земле, все в едином порыве строят светлое будущее, светлое настоящее и т.п. Но ведь вы не станете отрицать, что это не очень соответствует действительности?
– Сравнение некорректно! – воскликнул Ченг. – Северная Корея – это огромная бездушная машина с миллионами людей-винтиков. В таких условиях невозможно создать совершенное общество. А Сабиняния – это всего две тысячи человек. Фактически, семейная коммуна. Даже записные антикоммунистические скептики согласны с тем, что в рамках семьи коммунизм возможен.
– Он и реализуется в каждой семье, – добавила Мария.
– Ничего себе семья – две тысячи народу! – усмехнулся Марино. – Даже в фирме, где работает сто человек, идут постоянные распри и внутренняя борьба. Чтобы все эти две тысячи человек не завидовали друг другу, не пытались превзойти, не боролись за ресурсы, они должны быть либо олигофренами (ну, или запрограммированными роботами), либо действительно состоять в родственных связях друг с другом. Причем – близких.
– Это невозможно, – отозвался со своей стороны Марк. – Сколько бы их не было изначально (кстати, мы этого не знаем), за два поколения они не успели бы все породниться.
– Причем здесь родственные связи?! – не унималась Мария. – В сравнении с семью миллиардами людей на планете две тысячи в любом случае будут восприниматься как маленькая компактная семья.
– Тем более, что она зацементирована ощущением своей инаковости, непохожести на внешний мир, – согласился я. – И готовностью в любой момент отразить внешнюю угрозу. Да, все верно – осознание себя осажденной крепостью очень способствует сплоченности. Впрочем, для осажденных они ведут себя очень дружелюбно, ну да ладно… Хочу лишь сказать, что 2000 человек (ну хорошо, вычтем 300-500 детей, или сколько их тут при местной высокой рождаемости – итого получается 1500-1700 взрослых) – это слишком много для полного единомыслия. В таком коллективе обязательно должен появиться разброс по ценностям, по характерам. Подвижники-идеалисты и, наоборот, единоличники-эгоисты.
– Возможно, эти крайние эгоисты как раз и эмигрировали, – вставил Ченг.
Он умел так замечательно компенсировать свои возражения располагающей улыбкой, что они выглядели не оппонированием, а дружеской поддержкой. Чего нельзя было сказать о Марии.