Крылья в багаже

Шар опять распался на сотни бабочек, которые шумно опустились на крышу беседки, покрыв ее живым ковром своих крыльев и усиков. Надя от восторга ахнула и вошла в беседку.

Внутри на ее стенах горели крошечные светильники, излучая мягкий розовый цвет. В центре беседки находился круглый столик на резной ножке, на нем – подсвечник, свечи, глиняный кувшин, чернильница с пером и клетка с птицей.

«Неужели та самая певунья?» – подумала Надя и обрадовалась. Правда, сейчас птица молчала. Надя, стараясь двигаться бесшумно, подошла ближе. Птица, наклонив набок головку цвета оранж, смотрела на Надежду глазами, которые были словно обведены коричневым карандашом. Оранжевая грудка птицы постепенно меняла цвет к желтому. Крылья имели цвет молочного шоколада, в котором определенным рисунком проглядывали красные перья, более мелкие. Птица смело смотрела на Надю и по-прежнему молчала. Появились сомнения: та ли это птица? А может, в клетке она не поет? Недолго думая, Надя открыла дверцу клетки, предоставив птице свободу выбора. Пернатая, перебирая розовыми лапками с острыми коготками, стала двигаться по жерди, приблизилась к открытой дверце и выскочила на волю. Взмахнула крыльями и, вместо того, чтобы улететь, исчезнуть из виду, закружила по беседке. Тоненькое «фью-ить» раздавалось у Нади над головой всякий раз, когда птица пролетала именно над ней. Надежда взяла со столика кувшин и рассмотрела его – ничего особенного, просто глиняный сосуд, на горлышке орнамент в виде цветов, самых незамысловатых. Чернильница с пером – она явно старинная, отделка изящная, наверное, из какого-то особого камня, на шлифовальных плоскостях, словно тропинки в лесу, заметны витиеватые белые прожилки. Чернильница полная, да и на кончике пера видны следы, словно писали совсем недавно. Но на чем? Ни бумаги, ничего подходящего для письма не видно.

Птица перестала кружить и добровольно вернулась в клетку.

– Что же ты? – удивилась Надя. – Вот глупышка! Нет ничего дороже свободы.

– Сердце тоже иногда предпочитает плен свободе, – раздался голос, Надежда вздрогнула, резко обернулась. В беседку снаружи через вход повалили белые клубы. В облаке дыма показалась фигура. От страха Надя стала пятиться, пока не наткнулась на столик, он накренился, и кувшин, потеряв равновесие, упал, откололся кусочек горлышка.

– Ой, простите! – Надя даже взмокла, тщетно попыталась приладить осколок на место.

– Не трудись, – фигура буквально выплыла из дыма. Это оказался небольшого роста старик. Одет он был во все белое. Подошел к Наде, взял из ее рук кувшин. От страха она не осмелилась посмотреть ему в лицо, просто опустила голову и ждала. Неожиданно птица опять вылетела из клетки, сказала свое «фью-ить» и села на плечо загадочного человека. Надя невольно подняла голову, посмотрела на человека. У него были ласковые цвета темного шоколада глаза, улыбка мягкая.

– Это всего лишь кувшин, – тихо сказал старик, глаза его и голос его завораживали, – хотя и символизирующий мудрость, ее накопление.

– Но я его разбила, – прошептала Надя, – я неловкая.

– Это не так, – старик протянул ей кувшин – целый, больше не было отломленного горлышка, – запомни, нельзя себя обвинять во всем, что происходит вокруг. Ты не должна отвечать за то, в чем ты не виновата. Крест на плечах и так тяжел. А ты обрекаешь себя на чужие муки, Надин, – он произнес ее имя на восточный манер, так ее никто не называл. Надя вдруг вспомнила старика в православном храме, его наставления. Тогда его слова помогли ей понять, в ком же ее счастье, счастье женщины. Но то был старец, священник. А здесь? Ведь здесь Сейшелы… И старик другой совсем. И что же дальше?

– Кувшин – накапливаемая мудрость, но ведь он пустой? – осмелилась спросить Надя. Старик смотрел на нее с теплотой.

– Разве пустой? – удивился он и во второй раз протянул Наде кувшин, который теперь был полон водой до краев, прозрачной, чистой.

– А перо и чернильница? – кажется, она уже перестала чему-либо удивляться. Стало просто любопытно.

– Перо и чернильница – чтобы писать свою судьбу. Каждый из нас ее пишет.

– А эта птица – мое сердце? – догадалась Надя.

– Да, – подтвердил старик, – когда оно счастливо – птица поет, когда печально – она молчит, для птицы есть и свобода, и клетка.

– Как не потерять счастье?

– Ответа на этот вопрос не существует. Просто цени то, что имеешь, будь внимательна к себе и другим, вокруг столько знаков. Люби искренне и трепетно, пока имеешь дар, – сказав это, старик развернулся и направился к выходу.

– Какой дар? – крикнула Надя. – Какой?

– Один неверный шаг, и появится женщина с небесным именем. Она уничтожит птицу…

Надя резко повернулась к клетке – певунья лежала бездыханная.

Надежда вскрикнула и проснулась.

Глава 11

Ночь была глубокой, до рассвета еще далеко. Вдали по-прежнему шумел океан. Надя провела рукой по постели – пусто. Муж опять не спал. Неужели бессонница? Вот уже вторую ночь она просыпается, а Николая нет рядом. Они вчера целый день были в Виктории, столько ходили, ездили, ощутимо устали. Даже ужинать не захотели, ограничились фруктами. Николенька принял душ сразу после Нади, лег рядом, чмокнул ее в щеку и почти сразу уснул. Получается, спал всего пару часов.

Надежда поднялась с кровати, теперь уже знала, где искать мужа. И, правда, он опять сидел в кресле на балконе, на столике рядом – папка небольшого размера. В одной руке Николай держал карандаш, в другой – лист бумаги, прикрепленный к картону. Уверенными движениями Фертовский делал наброски, он рисовал! От удивления Надя не смела шелохнуться. До сегодняшнего дня она не подозревала, что муж умеет рисовать. Фотографировать – да! Снимать фильмы – да! Но рисовать?! Вот откуда столько он знал о художниках, стилях, направлениях. Это не просто интерес обывателя.

– Привет, – тихо сказала Надя, стараясь его не испугать. Погруженный в свое занятие так глубоко, он при ее словах все равно вздрогнул, потом смутился, даже покраснел, румянец залил обе щеки.

– Я думал, ты спишь, – сказал Николай, словно оправдывался.

– Я думала – ты тоже. Что-то случилось?

– Почему ты так решила?

Она пожала плечами. Не хотелось его пытать, заставлять что-то в свое оправдание придумывать, не хотелось лезть в душу. Если будет в том необходимость, муж сам расскажет, поделится. Он отложил в сторону рисунок.

– Иди сюда, – похлопал себе по коленям. Надя послушно села, обняла его за шею. Николай выглядел утомленным, мелкие морщинки возле глаз, даже обозначились темные круги.

– Ты плохо спишь здесь, на Сейшелах, – заметила Надя, – бессонница?

– Скорее, просто акклиматизация, – отмахнулся он.

– Я люблю вот эту родинку, – она прикоснулась к коричневому пятнышку на шее возле мочки его уха. Николай улыбнулся.

– А я люблю тебя всю, каждую родинку, впадинку, твои пальчики, твои изгибы и линии. Смотри, – он протянул руку к папке и вытащил из нее несколько рисунков. Оказывается, успел их уже сделать за эту ночь. На рисунке, что был сверху, простым карандашом была изображена спящая женщина, ночная рубашка во сне сбилась и оголяла одно бедро, волосы были спутаны и закрывали часть лица.

– Так это же я? – удивленно воскликнула Надя. – А когда ты меня рисовал? Сейчас? Ты смотрел и рисовал?

– Нет, по памяти, – отозвался Николай.

– Невероятно, я не знала, что ты так умеешь, – Надежда хлопала глазами, – ты никогда не говорил, что ты еще и художник.

– Я не художник, – он покачал головой, – я никогда этим не занимался профессионально.

– Да? – она отложила рисунок и внимательно посмотрела в глаза мужа. Он их чуть прищурил, делал это в моменты, когда нервничал или переживал.

– Да, – облизал губы, – просто меня учили в детстве рисовать. Когда мы жили в Лондоне, – замолчал, отвел взгляд.

Надя терпеливо ждала. Прошлое мужа, вернее, его жизнь в Лондоне, была для нее чем-то загадочным, он, всякий раз упоминая об это отрезке своей судьбы, менялся в лице, рассказывал мало. И это не потому, что он не доверял Наде, нет, он и сам не хотел ворошить прошлое, заново окунаться в него. Значит, были причины и, наверное, веские. Она ощущала сердцем, женским.