Интересный пациент

Случается это всегда не вовремя. Утром, собираясь отвести сына в сад, а потом поехать на работу, я вскочил с кровати, наступил на пол и аж вскрикнул. Правая нога отозвалась резкой болью в щиколотке.

– Ты чего? – удивилась жена.

Я пожал плечами, мол, с кем не бывает, и похромал на кухню варить кофе. Дня три после этого я ковылял, пытаясь терпеть, работать и функционировать, но становилось все хуже, пока Алена пинками не погнала меня к врачу. Мол, хватит уже геройствовать, все равно твои подвиги не оценю. Семейный доктор Женя (у него в этой истории особая роль), прописал таблетки от воспаления и отправил к ортопеду.

Молодой бородатый врач пощупал ногу, ткнул пальцем в больное место и испуганно отдернул его, когда я подпрыгнул на кушетке и заорал. Боль была просто невыносимая.

– Бывает, – утешил эскулап, – и не с такими случается.

От боли я не мог произнести ни слова.

– Это артрит – добавил он, пересел за компьютер и вдобавок к Жениным таблеткам выписал мне ментоловую мазь.

ОТСТУПЛЕНИЕ: НЕСЧАСТЛИВАЯ ПРАВАЯ!

У меня с детства не заладилось с правой ногой. Как-то шагнул с дивана, который был высотой сантиметров 30, и сломал ее. Пнул на улице коробку, внутри которой какой-то добрый человек оставил кирпич, и опять сломал. Тот день, когда, возможно, все и началось, помню так, как будто это все полчаса назад случилось. Бежал на уроки, перепрыгивая через пять ступенек, и в очередном прыжке стопа подвернулась по углом 90 градусов. Боль адская, кое-как я доковылял до школы, нога распухла и посинела. Но папа-хирург, осмотрев, сказал, что вывих и растяжение, ничего страшного. Оно и правда быстро прошло. Потом появилась болючая такая точка. Крохотная, с ноготь мизинца величиной, но от прикосновения к ней я мог потерять сознание. Потом еще пару раз подворачивал при таких же обстоятельствах. Спустя много лет, когда я уже окончил университет и вовсю работал, как-то раз эта штука сильно разболелась, а на щиколотке вылезла шишка. Родители перепугались, мне даже пришлось лететь к ним на Камчатку обследоваться. Опухоль оказалась невриномой, то есть доброкачественной, ее благополучно удалили и отдали на гистологию, на всякий случай. Вот тут и случилось странное: один из патологов, проводивших исследование, сказал отцу, что обнаружил там клетки саркомы. Папа не на шутку перепугался (ему же с его клиническим опытом не надо объяснять, что такое саркома), забрал стекла и пошел по другим специалистам. Все они его успокоили, мол, коллега ошибся, опухоль совершенно безвредная. Да и репутация у того первого была в профессиональной среде так себе. Мол, любит ставить такие диагнозы на пустом месте. Спустя долгие годы моя мама, тоже врач, вспомнила про тот случай. Возможно, первый гистолог был прав. Но тогда меня надо в Книгу рекордов Гиннесса – 10 лет прожить с такой опухолью и даже не знать об этом. Впрочем, это я сильно забежал вперед. А тогда, после операции, болезненная точка на ноге исчезла, и я про этот случай почти забыл.

Лекарства помогли, ходить стало легче, но ощущение присутствия в ноге чего-то лишнего не проходило. Я приписал его своей, сильно развитой мнительности ребенка, выросшего в семье врачей, успокоился и стал жить дальше. Дальше прошло всего три месяца, и как-то на работе я ударился щиколоткой, тем самым местом, об автомобильный порог. Даже не ударился, а скорее чересчур сильно прикоснулся, но ощущение было, что в ногу воткнули раскаленный нож. Утром следующего дня я проснулся, встал, наступил на ногу – и все повторилось в точности. Я снова очутился у бородатого ортопеда, который опять повторил:

– Артрит!

– А ничего, что второй раз за три месяца? – удивился я.

– Случается и не с такими! – произнес он свою сакраментальную фразу, снова выписал ментоловую мазь и таблетки. Но, на всякий случай, назначил кучу проверок. Томограф, ЯМРТ, УЗИ. Потратив пару месяцев, я все это прошел и снова заявился к нему. К тому времени боли в ноге опять успокоились. Врач долго крутил-вертел изображения с дисков на экране компьютера, разглядывал их так и этак. Потом опять завел ту же пластинку: «Артрит!». Дал еще таблеток и отправил восвояси. Так бы все это и продолжалось до печального конца, если бы не доктор Женя.

Он вообще-то человек исключительной дотошности, как следователь (отличное, кстати, качество для доктора). Еще из старой школы, когда врача учили не только следовать протоколам, но и проявлять творчество и думать головой. И потому, если Женя чего-то не понимает, он будет копать и доставать пациента, пока не разберется. И вопрос, почему у молодого 35-летнего мужчины артрит случился дважды за три месяца, заинтересовал его куда больше, чем профильного специалиста. К исследованиям коллеги он добавил томограф костей с радиоактивным контрастом. Что впоследствии и стало решающим фактором в диагнозе.

Спустя неделю после моего визита к тому ортопеду-«коновалу», раздался звонок.

– Сережа, – сказал Женя самым спокойным голосом, на который только был способен – зайди ко мне сегодня.

Я и зашел, не подозревая, начало какому пути положит этот визит!

– Мудак этот ортопед, – без недомолвок заявил доктор, – в упор не видит ничего. И потыкал пальцем в экран компьютера, где светилась мешанина моих костей и мышц: – Вот видишь?

Я, конечно, ничего не увидел, Женя махнул на меня рукой и сказал:

– У тебя в ноге какая-то ХРЕНЬ.

Вот именно так и сказал! После чего добавил:

– Этой самой хрени там быть не должно. Я не специалист в ортопедии, пусть профи разбираются. К этому – тут он сделал паузу, подбирая слово, – ВЕТЕРИНАРУ больше не ходи. Толку не будет. Из тех, кого я знаю, рекомендую обратиться к профессору Сухеру в клинику «Адасса».

Вот с этим диагнозом «хрень» я и пошел к профессору.

«Адасса» оказалась огромной больницей, больше похожей на небольшой город. С множеством зданий, ходов-выходов-переходов, в которых я долго плутал в поисках ортопедического отделения. Я вошел туда, еще не зная, что она станет на какое-то время моим вторым домом.

Профессор Эрвин Сухер оказался сухоньким таким старичком, похожим на сильно постаревшего хоббита. Это я уже впоследствии узнал, что он светило в онкоортопедии и попасть к нему было великим счастьем и большой удачей. К специалисту такого уровня в Москве, например, можно пробиться на прием только через три слоя посредников и за большие деньги. К Сухеру я просто записался по телефону.

Добрый дедушка, посмеиваясь и общаясь со мной на английском (я в стране был только год и на иврите говорил через пень-колоду), почитал результаты исследований, помял мне ногу и, также как его коллега-ветеринар, отдернул руку, когда я скривился от боли.

– Биопсия, – сказал он, выдал мне направление и, не снимая с лица улыбки, выпроводил из кабинета.

Биопсия, скажу я вам, та еще история. Доктор-араб, неплохо говоривший по-русски, уложил меня на кушетку томографа (процедуру делают под его контролем), обколол ногу лидокаином и достал устрашающего вида прибор. Что-то вроде огромного шприца с рукояткой – биопсийный пистолет, с огромной толстой иглой на конце. От одного вида этого приспособления мне уже стало плохо. Приговаривая с чудовищным акцентом: «Спокойно, спокойно», доктор примерился и всадил мне этот шприц в ногу. Сначала больно не было, анестезия действовала. Тогда он пошурудил огромной иглой в ране, посмотрел на экран и нажал какую-то кнопку. Раздался громкий щелчок.

– Аааааа, – заорал я, выгибаясь от боли. Доктор зашипел, начал ругаться на трех языках, велел мне не шевелиться и снова защелкал своим адским прибором. Процедура, оказавшаяся весьма болезненной, длилась полчаса. Потом мне забинтовали ногу, отправили посидеть в послепроцедурной палате и приказали явиться к Сухеру через две недели.

Через две недели профессор уже не улыбался. На прием мы пришли с Варей – верным другом нашей семьи, чтобы точно все перевести на иврит и ничего не упустить. Впрочем, особо упускать ничего и не пришлось, да и иврит сильно не понадобился. Сухер начертал на листке бумаги одно слово и развернул его ко мне. Там было написано: SARСOMA.