Страница 4 из 136
— Лобанчики звенят… Ну их, брат, ты мне и не давай!.. Хе-хе!.. Не хватит сдачи, не то што у меня, а целый торг хоша обери!.. Не те года у нас!.. Полтина! — взяв поданную монету, продолжал он. — Энто ладно. Полтину разобью, в карманах понашарю. А ты богатенькой! — с поклоном подавая сдачу, еще любезнее начал Озеров. — Не из царской ли дружины из былой, что с тютюном — лобанчики мешаешь?.. Аль при верховных при боярах… Али… Ась?..
— Як то знаты, чого не знаешь!.. Може, шо я и царский… Та лих, царя якого! Отгадай, коли такой цикавый… Не один стал царь теперь у нас в земле. Як думаешь, стрелец-приятель?.. Як гадаешь?
— А што мне и гадать… Мое дело — продать. Кому ты присягал — тот твой и царь. А я ни поп либо пономарь, штобы пытать у лыцаря: «Ты како веруешь?..»
— У-у!.. Башка ты, хоть и москвич! Не Головин ли…
— От Красных мы озер… Так — Озеровы нас так и прозвали. А… слышь-ко, сват… Есть у меня товарец про твою честь… отменный, нерядовый!.. Гляжу я, погляжу: ты сам-от — лыцарь ба-альшой руки!.. Хоша и не в уборе… Да, ведомое дело: теперя и дворяне, князья-бояре, сами попростей одемшись, на выход выйти норовят… штоб грех какой в пути не приключился… Грабителей тьма развелась! Свои — своих, чужих — чужие душат!.. Да обирают среди бела дня… Особливо коли в мошне погуще у неоглядного господчика… у зеваки!.. Не про тебя я. Вижу, маху сам не дашь, коли бы што приключилось… Ась?..
Озеров громко рассмеялся, хлопнув по плечу казака.
— Ну, ладно. Зубы у меня не болят. Не заговаривай… Товар какой особый есть?.. Скажи аль покажи… Я погляжу.
— Пищаль, мой братец! — озираясь, понижая голос, таинственно заговорил стрелец. — Да, не простая… из царских кладовых, из оружейных!.. Уж как она ко мне попала, — мне знать про то да Богу!.. А тебе ею владеть… Стань так… спиною туды, штобы люду прохожему не было приметно… Я покажу…
Из-под прилавка он достал пищаль, завернутую в рядно. Быстро развернув его, он показал казаку, не давая в руки, чудесную восточную пищаль с раструбом на конце. Ствол витого железа, ложе и длинный, узкий приклад, украшенные богатой инкрустацией, подтверждали слова стрельца, что пищаль не простая, «царская».
— Ась, какова?.. — блеснув на солнце дулом и перламутром насечек, золотыми разводами на прикладе, спросил Озеров и быстро опустил пищаль в уровень стойки, чтобы не привлечь к ней внимания проходящих.
Огнем сверкнули глаза казака при виде редкой, дорогой пищали, которую он оценил мгновенно. Но лицо у него осталось спокойно, ничто не дрогнуло в нем, только губы сжались еще плотнее под черными, нависшими усами.
— С виду не так штобы воно… — процедил он лениво, словно нехотя. — Не дуже… Кхм… Неказиста!.. Видали мы и лучче!..
— Ой ли!.. Слышь, дед у меня, так ён тоже видал, как боярин лапочки гусины едал… Говорит, сладки! Хоша самому едать не доводилось… Ты дело толкуй: берешь ай нет?..
— Коли больно много не запросишь, по-московски, по-вашему… яка цена?..
— Три дашь?.. — осторожно заглядывая в глаза казаку, проговорил Озеров.
— Три… Та чого: «три»?.. Три гривенника!.. Четвертака… або — полтинника… Та ну, сатано, сказывай!..
— Ру-бле-ви-ка!.. — медленно отчеканил стрелец.
Казак только протяжно свистнул вместо всякого ответа и протянул руку за своей покупкой.
— Свистни во дупло, будешь есаулом! — не сдержав досады, проворчал Озеров.
— Есаулом!.. Эге! Я ж и так вже им давно…
— Вот то-то! — снова искательно заговорил стрелец, видя, что казак совсем собирается уходить. — Сам я вижу: не простой казачина!.. Товар кажу, какой бы и полковнику иному был под стать да впору. А ты — свистать почал… штоб барыши мои развеять, што ли! Не годится так, пан есаул!..
— Эге! Я и позабыл приметы ваши купецкие да бабьи забобоны московские… Ну вот. Все одно, пропадать деньгам! Полтинника три дам за мушкету.
— Себе дороже! — принимая суровый вид и укутывая снова в рядно пищаль, ответил Озеров.
— Ховай, бис твоему батькови! Не треба! По твоему запросу я не купец!..
И есаул, пристегнув пороховницу на место, взяв под мышку свинец и мешочек с порохом, кинул небрежно стрельцу:
— Здоров будь, брате!..
Повернулся и спокойно тронулся прочь от ларя.
— Стой, стой! — встрепенувшись, крикнул Озеров, чуть не хватая казака за его жупан. — Стой, пане гетман!.. Куда бежишь!.. Запрос — в карман не лезет. Ай не слыхал?.. Накинь, а я — спущу… Столкуемся авось… Прибавь маненько!..
— «Накинь… прибавь»! Накинуть можно… Та було б за що!.. В пищали браку чи не мае?.. Ось подивлюсь: як из нее палят?..
Мозолистая, заскорузлая, сильная лапа есаула потянулась к пищали. Он осторожно, как святое причастие, взял ее и начал снова разворачивать рядно.
— Гляди, бери! Кота в мешке не продаю, не бойся. Товар мой хоша и «темные», а, гляди: на солнышке горит што звездочка в ночи!.. Каки насечки, затычинки, нарезинки по ложе, на прикладе скрозь… А дуло, дуло-то! Турецкое! И сталь — витая, не тянутая, не простая, как у иных пищалей… Поди, што самово султана турского была… Да вот ко мне попала… А от меня — к тебе… так вот и просится. А весу — словно нету в ей… Как перушко!.. Клад, не пищаль! Берешь?..
— Берешь, дак гроши даешь! А тамо до дому снесешь рушницю та стрелить схочешь, — а самого, дивысь, побье!.. А то, може, и с браком. Заместо кочерги и приведется бабам отдаты!..
— Сдавалось, ты — казак… ан вижу: хуже бабы!.. Пищаль в его руках, и ён не чует: добра аль нет?.. Да будь я не в Москве… што — показать ее, голубушку, не можно… так — сам носил бы… спать с собою клал бы, как жену… как бабу!.. Вот каков снаряд тебе дается в руки! А ты ошшо… Ну, долго не люблю калякать. Гляди, вот зелье! Вишь, щепоть какая!.. На три пищали наших, мейских бы хватило, для тутошних! Вот пыж. Бери, стучи курком. Слышь, полегоньку! Дай искру, пусть бабахнет кверху… Лих, от отдачи рыло береги. Сильна отдача, знаешь…
— Ты — мне!.. Слыхал: не учи ученого, съешь… овса моченого!..
Ставши тверже на своих, слегка изогнутых, сильных ногах, есаул навел дуло на белую тучку, плывущую по осеннему, ясному небу и спустил фигурный курок пищали, изображающий голову дракона.
Грохнул выстрел. Всполошились стаи голубей, сидящие на городской стене, на крыше и в амбразурах башни приворотной или шныряющие между лошадей, где так много рассыпано зерна и всякого корма.
Тучами взлетели и воробьи, которых тоже всегда много на торгах.
А люди, так же как птицы, испуганно метнулись во все стороны, охваченные диким, безотчетным ужасом. Женские вопли, плач детей сливались с криками, разносящимися по всему торгу:
— Налет литовский!.. Враги набежали!.. Литовцы!.. Ляхи!.. Казаки!.. Тушинцы!.. Хватай! Вяжи!.. Коли!.. Руби!.. Бейте, братцы!.. Грабят!.. Наших бьют!.. Выручай!..
Торговки стали поспешно убирать свои товары, мужики у возов ухватили вилы, топоры и сгрудились перед своим обозом. Стрельцы-торгаши, схватив свое оружие, кинулись на выстрел. За ними поспели и стражники, объездчики и пешие, охраняющие торг. Казаки, перекликаясь зычными голосами, стали со всех концов рынка сбегаться также туда, где раскатился выстрел. На пути они выхватывали из-за пояса пистоли и бежали с оружием наготове. Гуляки-донцы тоже из-под рябины бросились к месту предполагаемой свалки.
Сверкали бердыши в руках, у многих наведены были ружья, и только никто не мог разобрать: где произошло нападение, кто враг, с кем нужно вступить в бой?..
Издали увидя есаула, окруженного густою толпою москвичей, угрожающих оружием, казаки-донцы ринулись прямо туда, с громким криком:
— Туча! Есаул наш, Туча тамо!.. Наших бьют!.. Хлопцы, не выдавай!..
Прорвавшись сквозь стену россиян, донцы стали перед есаулом, выхватя свои кривые сабли, нацелясь пистолями, держа наготове и кинжалы в зубах, очевидно готовые дорого продать свою жизнь.
— Кыш, мужичье! — гаркнул седой, здоровый донец, взмахивая своим тяжелым чеканом, а другой рукою наводя на толпу длинноствольную пистоль. — Очищай дорогу донцам-молодцам! Не то грешневики ваши, да треухи, да малахаи и кныши так пробуровим… и с черепками, с горшками с пустыми, шо на плечах у вас заместо головы!.. Слышь!.. Палить будем!..