Изгой

– Ай-ля!

Шею так сдавило, что Юрий не успел толком набрать в легкие воздуха. Зато выпученными глазами он увидел двух татар, что загнали в реку своих коней под брюхо. Один раскручивал над головой аркан, а вот второй его уже ловко набросил на горло Галицкому, и теперь поволок к берегу, как пойманную на блесну рыбину.

– Хр…

Юрия рабская участь не прельщала – он отчаянно боролся за свою свободу, отчетливо осознав, что нужен степнякам живым. Правая рука ухватила рукоятку ножа, и через пару секунд острая сталь полоснула по вервию. И тут же локоть стянуло новой петлей – второй татарин дико заорал и его конь рванулся на берег, выволакивая за собою вертящегося карасем на леске Галицкого, что до последней секунды продолжал борьбу. И окончательно лишившегося сил, когда лицо уткнулось в траву.

– Якши урус, якши кол!

От пинка в бок Юрия скрючило, и только тут до разума дошло понимание – татары не убили его лишь потому, что посчитали хорошим рабом, которого можно выгодно продать на невольничьем рынке. «Якши» ведь означает «хорошо», про русского они сказали, остается только «раб». А как иначе – русский либо мертвый враг, либо живой раб – других ипостасей в мировоззрении «людоловов» для них просто не предусмотрено.

– Суки червивые…

Только и смог прохрипеть Галицкий, когда очередным пинком его перевернули на спину. Он побоялся раскрыть глаза, только хватал воздух широко открытым ртом, как вытащенная на берег рыба. Мысль о том, что сейчас с ним могут сотворить эти нелюди, ужасала. Он в их полной власти, и за сопротивление в монастыре ему запросто вскроют саблей живот или разрежут живого на множество кусочков.

«Вот почему никогда нельзя сдаваться в плен – лучше конечный ужас, чем ужас без конца в ожидании, как смерти, так и ее прихода. Придется умирать, хоть и не хочется».

Странно, но он успокоился и смирился с собственной участью, даже выплюнуть из себя ругань не хотелось, да и сил на нее не оставалось. Боялся только, что пытать начнут, причем не с целью выбить информацию, которой у него просто нет, а так, попросту удовлетворяя кровожадные наклонности. И лишь одно обстоятельство немного приглушало отчаяние – свитки, рубиновый крест, печатка и золотые монеты – никогда не станут татарским достоянием. Найдет кто-нибудь из потомков заваленный камнями лаз (он это сделал заранее, дабы зверьки не погрызли пергамент), и обретет все это богатство, только пусть правильно им распорядится.

«Да, прав был один писатель – нужно не только прожить достойно, но и суметь так же принять смерть. Сейчас ударят саблей в живот, и станет очень больно. Буду умолять и плакать, но их сердца не задобришь – у татарвы камень там, они хуже нелюдей».

– Якши урус!

Татары о чем-то переговаривались между собою глумливыми голосами, да еще с очень нехорошим смешком. Их было вокруг него с десяток, не больше. Будь перед ними сейчас Рэмбо или кто-то другой из крутого спецназа, то может быть победил бы их всех, но не Юрию сейчас нападать – ничего врагам он сделать не сможет. А его участь определяется сейчас, и принимать ее придется покорно. Даже ругаться не стоит – придут в ярость крымчаки и начнут по-настоящему, с природным зверством, пытать. Так что остается только молиться, и надеяться на Божью помощь.

Галицкий с покорностью ждал боли, однако совершенно неожиданно горячая струя обожгла ему лицо. Он открыл глаза и от жуткого удивления онемел – татарин распахнул полы халата и мочился прямо на его лицо. Деловито так – как песик метит на столб.

– Ты че творишь, падло!

Попытка вскочить на ноги была загашена несколькими пинками, от которых Юрия скрючило от боли. Горячая моча продолжала литься на его голову – татары совершали этот увлекательный для них процесс поочередно, дружно смеясь, пресекая болезненными ударами любые попытки возмущения, пусть даже словесные.

«Обоссали с ног до головы, как забор кобели пометили. Ниже плинтуса меня опустили, показывая новое место в жизни – бесправного и бессловесного раба, с которым можно сотворить все, что на скудный ум взбредет и душе их поганой будет угодно. Надо терпеть – может быть удастся выбрать удачный момент. Сбежать и отплатить им той же самой монетой. Таких обид нельзя прощать этой немытой сволочи!»

Татары захохотали – «душ» прекратился. Юрия подняли на ноги, он открыл глаза и тут ему стало по-настоящему страшно, даже зубы защелкали во рту, прикусив язык.

– Кисмет!

К нему подходил раскоряченной походкой татарин, что только подъехал и спешился. Знакомая морда – на лице кровь, нос картошкой, глаза синевой заплыли, но сверкают яростно. А в руке сабля, кончиком направленная Галицкому прямо в живот.

«Все, конец мой настал! Второй раз носяру я ему не сверну – настороже, гад, да и сил у меня больше нет. А глаза как горят – одной только злобой, видимо решает как меня побольней зарезать, харакири сделав. Да, погано умирать буду, долго и в страданиях. Может что-нибудь сказать ему душе страдательное, чтоб от ярости задохнулся и меня зарубил?!»

– Как яйца у тебя, не округлились?! Ничего, хоть у одного баклана татарского деток больше не будет, ублюдков мелкотравчатых. Козел ты похотливый, конина педальная…

Юрий ронял слова как камни, отчетливо понимая, что другого варианта у него просто нет, и уже не будет. Лучше сразу принять смерть от сабли, как те убиенные монахи, а не подыхать от пыток, визжа и скуля. И на секунду остановившись, чтобы перевести дух, Галицкий окрепшим голосом высказал свои пожелания подошедшему вплотную татарину.

– Чтоб тебе одну свинину жрать, и на хряке ездить! А дети твои поросятками будут…

С внезапно исказившимся лицом степняк резко ударил его по голове рукоятью сабли. Юрий вскрикнул, прижал ладонью рану, чувствуя под пальцами горячую кровь и сдвинув лоскут кожи с волосами. И тут же его ударили ногой в пах – теперь руки дернулись в обратном направлении, схватившись ладонями за «причинное место».

– Уй, бля…

Татары громко засмеялись от вскрика Юрия, что округлевшими от боли глазами смотрел на истязателя. А тот ухмыльнулся – по жуткому оскалу на лице с куцей бороденкой и щелками глаз, стало ясно, что крымчак вполне понимает русскую речь.

– Ти совсем глюпий, урус! Сабли нет рука, а обидные слова говоришь, да?! Совсем тупой башка! Секим делать надо!

Степняки засмеялись, а «крестник» Галицкого даже не улыбнулся, продолжая свою речь:

– Но я не буду секим глюпий башки! Ты говоришь, что деток у меня не будет?! От ханум не будет, я в наложницы тебя, урус, возьму! Год тебя тоби буду, два года тоби, три тоби! Пока рожать не начнешь…

Двое татар, видимо понимавшие русскую речь, заржали, и тут же перевели слова – теперь смеялись все татары. От ясно очерченных перед ним перспектив, Юрий обуяла животная ярость и он кинулся на оппонента, желая только одного – порвать ему глотку…

Глава 8

«Почему меня не зарезали?! Так было бы лучше!»

Галицкий еле переставлял ноги, хотя лошади перешли с легкой рыси на шаг. Сил совсем не осталось, пот, моча и кровь спеклись коркой на его коже. Надрывно болели ступни, саднило запястья, легкое безумие начало одолевать разум – происходящее все больше и больше походило на кошмарный сон, в котором нельзя проснуться.

На берегу Донца татары не только не убили его, даже не стали дальше избивать – просто свалили на траву, сдернули с ног сапоги, связали руки арканом, конец которого прикрепили к седлу. И тронулись в путь, переговариваясь между собой – а Юрий побежал следом за ними привязанной собачонкой. Поначалу он стонал и ругался – колючки раздирали ему ступни, но потом потихоньку привык к боли. Несколько раз упал – тогда приходилось совсем плохо. Его волокло вслед за лошадью, и он буквально насаживался всем телом на шипы, веточки и камни, встречавшиеся на пути.

Один раз на память пришло, что людей так и казнили – привязывали за лошадью и гнали ту по степи. А она волокла следом человека – через несколько верст еще живой, но ободранный полутруп можно было закапывать или бросать в чистом поле на поедание дикому зверью. Однако татары вели себя иначе – несколькими ударами плетью по спине или рукам, а то и по голове, крымчаки заставляли Галицкого подняться на ноги – терпеть боль он был не в состоянии, и безумный бег продолжался.