Страница 5 из 14
Но народная страсть – в случае с авиацией – это еще и не очерченная строго аудитория. Действительно, народ, большая, может быть, и лучшая часть населения страны, которой и нет необходимости становиться завсегдатаями стадионов, трибун. Поскольку арена – открытое всем небо. Тем более что первые полеты, принесшие летчикам-пилотам наибольшую популярность, происходили не особенно высоко.
Впрочем, всенародная популярность выпала Громову, Чкалову, летавшим уже на военных машинах, но все же не на сверхвысотных, не на реактивных…
Перелеты Громова и Чкалова в тридцатые годы именовались рекордными и фиксировались спортивными комиссарами. Но авиация была уже рекрутирована в большую политику, а то, что по линии ДОСААФ, проходило по менее героическому разряду чемпионов мира, – авиаторов знают несравнимо меньше, чем футболистов, на этот титул и не посягающих…
Блерио в начале века перелетел Ла-Манш. И в его рекорде была своя идеология. В нем были и сбывшиеся для кого-то мечтания, связанные с новым веком, а для кого-то – и несбывшиеся: кто о чем мечтал.
Великий художник Модильяни одно время очень интересовался авиацией, дружил с авиаторами.
А потом разочаровался в них, заметив, что они – «обыкновенные спортсмены».
«Чего же он ждал от них?» – удивлялась Ахматова.
Но людей искусства долго еще привлекали те, кому знакомо ощущение высоты, недоступное остальным людям…
Жажда разделенных с пилотом ощущений привела к участию в тогдашнем воздухоплавании Александра Куприна. Сначала он «примкнул» к Заикину. Они дружили – жизнь борцов всегда привлекала к себе Куприна. Он считал, что владеет приемами, и на одной из тренировок просто потребовал от Заикина, чтобы тот с ним не церемонился, воспринимал как коллегу. Александр Иванович был крепок от природы и в кадетском корпусе хорошо шел по гимнастике. Но от проведенного Заикиным захвата на мгновение лишился сознания.
Можно было бы и не упоминать про этот эпизод. Однако у читавших рассказ Куприна «В цирке» не может возникнуть сомнений, что автор знает о цирковой борьбе все.
Полет с Заикиным закончился аварией, но тяги к отношениям с авиацией у писателя не отбил. О подробностях продолжения этих отношений мы знаем из его же очерка о полете уже с Сергеем Уточкиным.
При всем уважении к Заикину сравнивать его с Уточкиным – нелепо.
Уточкин вносил в аппарат, как тогда говорили, новшества, совершенствовал модель. Ну и опыт пилотирования был несопоставимо большим, чем у знаменитого борца. Он как-никак участвовал в первом междугородном перелете Петербург – Москва…
А Куприн в «Потерянном сердце» ввел элемент ощущения в координаты всех прочих знаний жизненных реалий и, главное, фантазии, глубже всего проникающей в человеческую психологию…
Иван Поддубный, Сергей Уточкин… Теперь бы про них сказали: знаковые фигуры…
Знаковые так знаковые. Однако их судьбы передают время, ни разу не затоптавшееся в XX веке, судорожно рвущееся маршрутами зигзагов, уходящее, как почва из-под ног.
Но внешне в Поддубном оно – как в старых, скорее всего, башенных часах, а в Уточкине – как во взбесившемся секундомере.
Иван Поддубный жил долго, застал советские времена и, ничем себя не скомпрометировав, вошел в галерею фигур канонизированных…
Спортивные летописцы выстроили ему жизненную историю, в общем, бесконфликтную. Для публики он рисовался как былинный богатырь, а в богатырской судьбе обычно не оставлялось места для психологических нюансов – все изображалось крупными мазками, полутонов не требовалось.
Историческая тема из советского кинематографа никогда не уходила – и для персонажей фильмов был изначально изготовлен трафарет, в рамках которого талантливые артисты иногда и чудеса творили, создавали нечто запоминающееся из ничего.
Иногда, однако, и очень знаменитые исполнители ролей в биографических картинах оказывались бессильны…
Сценарий фильма о Поддубном предложили написать Николаю Погодину. Опытный Погодин сразу понял, что из официальной биографии борца он мало что выжмет, и предложил драматургический ход: свести его в сюжете с никак не менее знаменитым цирковым артистом, клоуном и дрессировщиком Дуровым.
То есть возникала следующая расстановка сил: как бы два клоуна – белый и рыжий.
И, конечно, белым – правильным и скучноватым – выпадало быть Поддубному. Он борется и поднимает гири, а Дуров шутит (репризы из старого цирка служили свою службу и в советские времена).
Фильм взялся снимать известный комедиограф Константин Юдин («Сердца четырех»). На главные роли он пригласил Станислава Чекана из Театра Советской Армии и Александра Михайлова из МХАТа. Оба – актеры популярные, но с не вполне задавшейся на то время судьбой в кино.
Чекана, как правило, использовали в качестве эдакого уцененного Бориса Андреева – точнее даже будет сказать: того Андреева, которого режиссеры бесхозяйственно тратили, используя наиболее элементарную грань его дарования, эксплуатируя в основном богатырский облик. И в роли Поддубного Чекан надеялся хоть сколько-нибудь расширить свое киноамплуа (в театре-то у Алексея Попова он играл ведущие роли).
Михайлов же, прославившийся в «Двух капитанах», тоже жаждал уйти от устоявшейся репутации.
Юдин погиб на съемках, репетируя с лошадью, которую по сюжету дрессировал Дуров. Картину доделывал выдающийся режиссер Борис Барнет (он снял классический фильм «Окраина», но страна его больше знает за «Подвиг разведчика»).
Человек могучего сложения, в молодости спортсмен, боксер, заставший Ивана Максимовича на арене, он много возился с Чеканом, желая из штампованного увальня-простака сделать нечто вроде российского Тарзана (не найду лучшей параллели) – и увести от лубочной былинности…
Фильм все равно получился малоудачным, но по телевидению и до сих пор идет, поэтому другого Поддубного у нас пока нет. С артистом Чеканом много занимался чемпион мира Александр Мазур (кстати, встречавшийся с Поддубным на ковре) – и сцены борьбы выглядят правдоподобно.
Рыжий заика Сергей Уточкин всей рефлексирующе-мятежной натурой своей близок был миру искусств. Он и Куприным описан, и Гиляровским. И в дневниках Ивана Бунина за 1905 год есть запись: «Уточкин, – знаменитый спортсмен, – при смерти: увидел на Николаевском бульваре, как босяки били какого-то старика-еврея, кинулся вырывать его у них из рук… “Вдруг точно ветерком пахнуло в живот” – это его собственное выражение. Подкололи его “под самое сердце”».
Но тогда Уточкин выжил.
У Юрия Олеши (одессита) есть странный рассказ, основанный на детских впечатлениях, когда потерял он цепь с чужого велосипеда, и в поисках того, кто спас бы его в неприятнейшей ситуации, встречается с Уточкиным, который впопыхах (он мчится с друзьями на автомобиле) не разобрался в случившемся, но все равно сразу встал на сторону чувствующего себя несчастным ребенка…
Сергей Исаевич Уточкин скончался в сумасшедшем доме за год до Октябрьской революции. Ему было всего сорок лет.
В советском фильме, сделанном на Одесской студии и посвященном Уточкину, ни о каком сумасшествии, разумеется, не могло идти речи.
Бравого супермена играет Олег Стриженов, и единственная дань реальности – рыжий цвет волос актера. Играет Стриженов хорошо, но не про то – что, конечно же, не его вина. Он играет по сценарию, где вроде бы и нет противоречия фактам жизни: спортсмен, механик, благородный человек… Но что-то главное пропало.
Киноистория Сергея Уточкина начинается, впрочем, не фильмом Одесской студии.
Борис Бабочкин с определенного момента тяготился славой, принесенной ему ролью Чапаева. Один из крупнейших актеров современности, видный режиссер, поставивший примечательные спектакли из репертуара русской классической драматургии, мастер, с большим успехом работавший на подмостках разных театров, он не мог не надеяться, что будет в его судьбе и кинематографический образ, который потеснит Василия Ивановича в народной любви. Ему необходим был персонаж-миф, обжитый талантом прославленного актера с той же личной достоверностью.