Децимация

– Хлопцы! Стреляй по ним, гадам ненасытным! – приказал он двум охранникам. Те колебались. Тогда Пыхтя, прицелившись, выстрелил в крестьянина, который бежал к окну с факелом. Тот, выронив огонь, согнувшись пополам, по-дурному заорал:

– А-а-а! Убили!! – и упав на тонкий слой снега, задергал ногой, пробивая его до земли. – Убили!!!

Крик переходил в хрип. Раздались выстрелы из винтовок в воздух. Толпа остановилась и постепенно стала отрезвляться. Раненый зверь недоуменно оглядывался – кто посмел прекратить его кровавую вакханалию, когда он еще не насытился?

Пыхтя озлобленно смотрел на подходивших к крыльцу растерянных крестьян. Потом повернулся к бледному от всего происходящего Тихоцкому и при полной тишине, разрывающейся только стонами раненого крестьянина, зловеще произнес:

– Ну, барин, мы хотели с тобой по-хорошему. Ты не захотел. Сейчас получишь свое…

Он стал медленно поднимать наган к лицу Тихоцкого. У жены сына как будто из пузыря выпустили воздух, подкосились ноги, и она в обмороке повалилась на крыльцо. Офицер, не обращая на нее внимания, резко бросился на Пыхтю, наган вылетел из его рук и он упал. Офицер навалился на упавшего врага.

– Сынок! Прекрати! – испуганно закричал старый барин.

Но жилистый Пыхтя был силен, сбросил с себя молодого барина и с чудовищной силой выкрутил руку офицера. Раздался хруст костей, выворачиваемых в суставе, пронзительно вскрикнул сын и сразу же обмяк, оставшись лежать на крыльце. Пыхтя вскочил.

– Ну, барин, довел до смерти людей, за что и получишь по полной!

Но тут вмешался местный священник. Подняв вверх крест, висевший на груди, он обратился к крестьянам, которые молча, не успев осознать происшедшее даже частично, стояли вокруг крыльца.

– Опомнитесь, люди! – закричал батюшка. – Проливающие кровь чужих, прольют кровь ближних и свою. Ибо так сказано в священном писании. Ничто не делается безвозвратно. Кара вернется к вам десятикратно и стократно, и в каждой семье будет горе и кровь, и проклянут вас близкие, совершивших тяжкий грех и допустивших кровопролитие. Уймите в себе алчность зверя!

Селяне молча слушали. Пыхтя не знал, что предпринять.

– Я сейчас попрошу барина, чтобы он выполнил ваши настояния и дал нужную бумагу. Отец наш, прошу, подпишите документ о земле. Отдайте ее, проклятую, а то видите – смертоубийство царит вокруг. Подпишите отказ?

Тихоцкий посмотрел на сына, который со стоном пытался подняться на ноги. Видимо, рука была вывернута в локте, и он не мог ею пошевелить.

– Владимир, – обратился он к нему. – Тебе больно?

Сын застонал и поднялся на ноги, стараясь ни на кого не глядеть. Жена пришла в себя и затуманенным взглядом смотрела вокруг. Владимир одной рукой помог жене подняться.

– Рану не затронули? – снова спросил отец.

Сын отрицательно качнул головой.

– Давайте декрет… или как он у вас называется, – я подпишу. Вся земля вам, инвентарь, имущество и все, что здесь есть – ваше. Я все дарю своим крестьянам. На вечные времена. Давайте документ?

Владимир, морщась от боли, с надрывом сказал отцу:

– Не унижайся перед ними! Не подписывай! Уже и так их все. Пусть продолжают грабить!

Но отец не слушал его.

– Где тот документ, который вы составили?

Пыхтя вытащил из кармана лист бумаги.

– Вот! Прочитайте и подписывайте!

Тихоцкий развернул листок, сначала молча смотрел в него, потом громко прочитал вслух: «Советская власть отдала землю тем, кто ее обрабатывает. Опираясь на это решение, селянство Дувановки, по предложению своего земляка, а ныне большевика из Харькова – Пыхти (Тихоцкий не назвал инициалы, а может быть, их не было), забирает землю помещика Тихоцкого в пользу селян. Земля будет поделена поровну, согласно едокам в семье. Чтоб все было по закону новой Советской власти и христианскому обычаю, барин должен тоже подписать документ об отчуждении земли тем, кто на ней проливал пот, вкладывал в нее свой труд. От имени громады подписывает харьковский рабочий Пыхтя. От бывшего владельца земли – дворянин Тихоцкий. Благословил сей акт его преподобие иерей Корнил».

Тихоцкий посмотрел на толпу и затем сказал, обращаясь к крестьянам:

– Еще от себя скажу. Отдаю вам землю с мыслью, что она попадет только в те руки, которые смогут ее лелеять, довести ее до ума, – мне для этого не хватило времени. Пусть будет только мир и счастье на этой земле.

Он размашисто подписал документ вечной ручкой, поднесенной ему батюшкой, и продолжил говорить:

– Прости, народ, если было что-то не так. Если я кого обидел или мои предки – простите всех нас. Теперь вы хозяева земли и всего нашего имущества, накопленного за долгие годы. Пусть все будет на пользу вам. А теперь, господа селяне, в вашего разрешения я могу навечно уехать отсюда со своей семьей. Разрешаете?

Его слова, а главное – подписание документа заметно смягчили крестьян, и толпа удовлетворенно загудела: «Нехай едет». Насытившийся зверь, временно успокоившись, зализывал рану.

Тихоцкий отдал подписанную им бумагу Пыхти, не глядя на него, взяв за локоть невестку и свел ее с крыльца; сын, морщась от боли, влез в бричку. Подвода с вещами осталась стоять во дворе, бричка тронулась и проехала мимо Ивана. Его поразило холодное, непроницаемое лице старшего Тихоцкого, видимо, переживающего душевную бурю, искаженное от боли лицо сына с неестественно поднятой одной рукой, как у подбитой птицы, отрешенное от всего мира лицо невестки. Они проехали мимо Ивана, не обратив на него внимания, по дороге в сторону Сватовой Лучки. Иван хотел поехать за ними, но животное любопытство – что же будет дальше – удержало его на месте.

Гнев толпы, жажда разрушения прошли. Крестьяне переминались с ноги на ногу, не зная, что делать дальше, зверь притих, затаив жажду мести на того, кто его выпустил из клетки и не дал до конца насладиться свободой. Пыхтя, взяв в руки документ, поднял его над головой и обратился к стоящим:

– Вот и все. Земля теперь ваша. Советская власть предлагает всем вам объединиться в коммуну и в этом имении создать коммунистическое товарищество.

Он не закончил – послышались возмущенные крики: «Не надо коммунии!», «Землю поделим!» «Реманент тоже!» Видимо, этого Пыхтя не ожидал.

– Вы что, дурные! Сказано же, что обчеством легче жить, и инвентарь будет обчий. Вместе обработаете землю, и урожаи будет у всех. Вот тогда заживете – никакой эксплуатации, сами себе свободные люди. Да здравствует Советская власть! – неожиданно закончил он.

Но криков в ответ, одобряющих его идею о коммуне, не послышалось. Крестьяне, которые оказывали помощь раненному, закричали:

– Прошка помер!

Толпа растерянно обернулась на их крики. Один из охранников, стоявший раньше часовым у ворот усадьбы, бросился к убитому. Убедившись, что это действительно так, он, держа в руках винтовку, тяжелыми, медленными шагами, по-бычьи наклонив голову вперед, зловеще пошел прямо на Пыхтю. Тот, видя это, оглянулся:

– Где мой наган?

– От, – ответил селянин, стоявший за его спиной.

Пыхтя протянул руку, чтобы его взять, но дальше прозвучало:

– Погодь трохи. Поки его не получишь.

Пыхтя растерянно то смотрел на толпу, то переводил взгляд на подходившего крестьянина. Тот ткнул его штыком винтовки в грудь.

– За шо убив Прохора? Шо он тебе зробив поганого?

Пыхтя молчал, обдумывая, что ответить. Толпа притихла и уже, как недавно на Тихоцкого, враждебно смотрела на Пыхтю. Зверь напрягся. Он увидел своего укротителя, а по сути – мучителя, беззащитным и слабым, неспособным к сопротивлению.

– Так он же хотел поджечь усадьбу. Сами видели, как он с огнем…

Пыхтя не договорил. Толпа мстительно смотрела на него, и он опустил голову. Крестьянин с винтовкой произнес:

– Ты не знаешь Прошки. Он просто хотел полякать пана. А так он хозяйственный, и не стал бы жечь дом. Ты, городской, не розумиешь этого. Сам ничего не имеешь, готов грабить, а селянин наоборот – все сохраняет. За шо убив?! – заорал на него мужик.