Лабиринт Данимиры

От этого веселья мне вновь стало не по себе, и, наверное, некая смута отобразилась на моём лице, потому что Мартин перестал улыбаться, взял мои холодные руки в свои тёплые и произнёс:

— Всё будет хорошо.

Я пожала плечами и беспечно ответила:

— Знаю.

5

Туман в Александрии стал незабываемым. Он появлялся в виде двух тонких струй, вытекавших прямо из раскрытых ладоней туманной ведьмы.

В центре заросшей поляны высился мраморный, весь в старческих пятнах и трещинах, постамент. Статуя, для которой постамент был когда-то изготовлен, сгинула во времени, и теперь на нём, широко раскинув руки, стояла Люда — с распущенными волосами, в длинной хламиде, которую она достала из рюкзака…  только смотрела она не на Рио-де-Жанейро, а в небо. Сизо-белые струи ненадолго поднимались вверх, затем опадали и слоями стелились по сырой земле; не сразу, но через несколько минут, они начинали растворяться, превращаясь в привычную глазу утреннюю дымку. Эта первоначальная неоднородность и слоистость выдавала искусственное происхождение тумана, но я всё равно была впечатлена и довольна, что не отказалась от поездки.

Все были со мной ласковы и приветливы, даже Ангелина.

Укоряя себя за слабоволие, я всё-таки заглянула под её магическую вуаль. В колдовской среде такой поступок считается неприличным — всё равно что заглянуть даме под юбку. К собственному прискорбию, я никогда не приближалась к совершенству, а такой порок, как любопытство, и вовсе поработил меня с младенчества.

Ничего особенного под вуалью не обнаружилось, хотя я была готова ко всему — к отсутствию глаза или носа, к чудовищному шраму или проваленному рту. Ну да, черты лица у Ангелины не обладали ни правильностью, ни особым изяществом, однако располагались на нужных местах и присутствовали в полном объёме.

И всё же мне показалось, что я понимаю, к чему эта маскировка.

Обычно свет души, пробиваясь изнутри, накладывает на лицо человека чары, связующие черты лица между собой, и если душа сильна, то на деле сумма оказывается существеннее, чем теоретически могли бы дать слагаемые. У Ангелины же глаза, рот, нос, скулы, подбородок существовали будто отдельно друг от друга. Как будто нечему было объединить их в единое целое, и пустота поселилась там, где должно было быть хоть что-то. Обнаружив недобрую пустоту, я невольно подумала о душевной болезни и содрогнулась. Некоторое время мне было страшно смотреть на Ангелину даже в вуали. Так тебе и надо, любопытная Варвара, отругала я себя. Не хочешь видеть неприятное — не лезь туда, куда тебя не приглашают.

И вообще, Ангелину стоило не пугаться, а пожалеть.

Можно подумать, она добровольно захотела родиться такой.

Популярная теория гласит, что все люди равны, но это не относится к подъёмным, выдаваемым нам судьбой при рождении. Действительно уравнять людей можно только в сердце — этому правилу научила меня мама. Поэтому я строго-настрого запретила себе вспоминать истинное лицо Гели и постаралась привыкнуть к её искусственному облику.

Тем более что виделись мы теперь часто.

После Александрии Мартин и его подруги то и дело приглашали меня на разные удивительные мероприятия. Они будто демонстрировали свою силу, свои возможности, показывая — вот мы можем так, а можем и эдак. Меня обволакивали заманчивыми фокусами, головокружительными трюками — как шёлковым коконом, с каждой встречей наматывая всё новые и новые нити.

Иной раз казалось, что старшие ведьмы играют со мной как с новой куклой или с котёнком — милым, но несмышлёным. В их отношении иногда проявлялось что-то снисходительное.

Ксения как-то увидела меня после дождя. Накануне я работала допоздна, а утром умудрилась почти проспать начало занятий. Выскочив из дома в спешке, я оставила зонт на тумбочке в прихожей, хотя и успела услышать по радио предупреждение о надвигающемся шторме.

Небесная вода бесцеремонно обрушилась сразу же, как только я покинула вестибюль метро. Как это обычно случается, общественный транспорт в то утро решил поиграть в динозавров и вымер как вид. Автомобили в ореоле брызг пролетали мимо на третьей космической скорости, и несколько кварталов мне пришлось пробежать под проливным дождём. В вестибюль института я ворвалась как степной сайгак, но всё равно опоздала к началу первой пары. Раздосадованная, запыхавшаяся, промокшая до нитки, я поплелась в институтскую столовую, где и встретилась с Ксенией, которая сочувственно поцокала языком, прищурилась, замысловато щёлкнула пальцами и сотворила изящное заклинание деликатной сушки.

Приятное тепло охватило всё моё тело, от одежды повалил лёгкий парок, а когда Ксения ещё раз щёлкнула пальцами, мокрая коса вдруг расплелась сама собою. Заклинание разглаживания, наложенное впопыхах ужасным утром, соскользнуло на пол как шёлковый платок. Кудрявые от природы волосы немедленно показали свой норов и раскинулись по плечам крутыми завитками.

Ксения долго разглядывала меня удивлённым и весёлым взглядом.

— О! Да ты у нас настоящий Барашек! — произнесла она наконец, протянула руку и ласково погладила по кудрям.

С её лёгкой руки и остальные ведьмы Мартина стали звать меня Барашком. Не могу сказать, что это прозвище пришлось мне по нраву, но я побоялась, что буду выглядеть обидчивым ребёнком, если начну возражать, — новые знакомые были старше, и хотелось соответствовать их уровню. Я сделала вид, что подобное обращение меня никак не задевает. Только сам Мартин никогда не использовал это прозвище, за что я была ему весьма благодарна.

Отношения с Мартином складывались не совсем предсказуемо. С одной стороны, он оказывал достаточно традиционные знаки особого внимания, с другой стороны, проделывал это столь непринуждённо, столь изящно, что иногда я спрашивала себя, не является ли особенность знаков воображаемой. Как знать, может такими произрастают хорошие манеры на берегах Балтийского моря? В то же время он на меня смотрел. И вовсе не так, как на своих верных ведьм. Как сказала бы Ангелина — он на меня пялился. Я постоянно встречалась с его взглядом — заинтересованным и в то же время напряжённым…  иногда даже каким-то несчастливым. Будто он производил в уме некие сложные подсчёты, а они никак не сходились, чем мучили его изрядно.

Это сбивало меня с толку. Будущих кавалеров я всегда определяла в мгновение ока именно по зависающему взгляду, длящемуся чуть дольше положенного. Но все они при том выглядели вполне довольными жизнью.

Впрочем, это были мальчишки-одногодки, а Мартин был старше лет на пять-шесть, и посему являлся для меня загадкой. Народная молва в лице институтских девчонок гласила, что старшекурсников интересует лишь одно — то самое, и что эпоха невинных прогулок под луной канула для них в Лету вместе с юношеством золотым.

Иногда мне казалось, что и Мартин такой, а иногда он меня удивлял.

— Мне хотелось бы пригласить тебя куда-нибудь на чашечку кофе, — сказал как-то Мартин. — Но, учитывая обстоятельства, тебя это навряд ли прельстит.

Возможно, это был давно ожидаемый ход конём, но я предпочла засмеяться.

— Да уж. Лучший кофе в городе всё равно готовят там, где я работаю. Ты, конечно, можешь пригласить меня в «Кофейный Рай», но не стану врать, что буду в восторге. Там замечательно, но, сам понимаешь…

— Хорошо, попробуем зайти с другого конца. Может быть, ты сама захочешь куда-нибудь меня пригласить?

Помедлив, я уточнила — со значением:

— Тебя одного?

— Да, меня одного, — и подпустив в голос бархата, он добавил: — Мне хочется увидеть тебя в тишине.

Ага, сказала я себе и немедленно отозвалась:

— Тогда приглашаю тебя в Эрмитаж. Там сейчас выставка Сикорски.

Аарон Сикорски был восходящей звездой магических инсталляций: для обычных людей его экспрессивные экстравагантные творения выглядели взрывом на пункте приёма металлического лома, маги же могли лицезреть, как несколько раз в день из груды холодно блестящих обломков вырываются, простирают руки к небу и снова опадают невероятные создания — металл жил чувствами и погибал на глазах у изумлённой публики. Зрелище было захватывающим, и, безусловно, высокохудожественным, хотя на мой вкус чересчур трагическим.