Страница 22 из 23
Столяренко набрал номер первого в ЦК по прямому телефону. Ответил секретарь в приемной. Надо бы от него что-то разузнать? Даже по интонациям голоса секретаря можно определить свою судьбу. Но голос того ровен, доброжелателен, не за что зацепиться. Сейчас первый занят, но ему секретарь скажет о звонке из Ворошиловграда и сообщит Столяренко, когда надо позвонить.
– Ну, спасибо! – С искусственной веселостью ответил Столяренко. – С меня причитается… – Шутил он дальше, – пусть знает, что подарок секретарю в приемной первого ЦК с него. – От простого секретаря многое зависит. – Жду звонка…
Столяренко положил трубку на аппарат и еще раз перечитал статью. Впервые он читал такую наглость журналиста, как он считал, о своей плодотворной работе. Но надо смириться – гласность. Он сам об этом говорит на каждом совещании. Но тогда при произношении слова «гласность» не скребут кошки на душе, а сейчас только вспоминая это слово, наоборот. Надо посоветоваться с заместителями и верными людьми и решить, что делать дальше. Но его позиции ослаблены – недавно Кревский, закончивший дипломатическую академию, покинул пост секретаря обкома по идеологии и отправился работать мелким посольским клерком в далекую африканскую страну. И Столяренко позавидовал ему – в Африке жить легче, чем в СССР. В той стране, в которую направлен Кревский не думают пока перестраивать свой первобытно-племенной строй.
«Живут там естественно. А мы должны жить цивилизованно. Значит, лучше их. А, что лучше? – Думал он. И решил, что лучше жить, как живут все в стране и как он, в частности. – Трудно. Но интересно. Правильно говорят, что революции и перестройки – двигатели прогресса».
Но статью без поддержки сверху вряд бы такой журнал напечатал. Он под надзором своего министерства – угольной промышленности, значит и под партийным контролем. Но журналист из Донецка. Может быть там, друзья-недруги из обкома решили его подставить. Вполне может быть! Ворошиловградская область является, как бы младшим братом Донецкой области. Там всего выпускается больше. Угля добывается больше, но самый качественный уголь – антрацит – в его области. Металла выплавляется больше, но министерство обороны для своих нужд заказывают более качественную легированную сталь именно в его, Ворошиловградской области. Город дает стране патроны и тепловозы – такой технологически сложной продукции Донецк не выпускает. Урожаи хлебов выше в его области. Но здесь главную роль играет природный фактор – у него чернозем. Продовольствием обеспечиваем себя полностью, в отличие от них. Ему докладывают, что при прошлом первом секретаре, вообще с колбасами и прочими продуктами проблем не было. Приезжали за ними и из соседней Донецкой области. Правда, это было до него. А когда его назначали на должность первого секретаря обкома партии, то поставили ему задачу увеличения поставок продовольствия в республиканский фонд – мол западноукраинские области не могут снабдить себя продуктами, то надо, чтобы им их давали другие области. Хватит шахтерскому краю находиться в привилегированных условиях! И он стал это распоряжение выполнять и сразу же в области остались только два сорта колбасы: любительская и докторская, а копченая… тю-тю, исчезла с прилавков магазинов, хотя у некоторых горожан она всегда лежала в холодильнике. Но только у некоторых. Но Ворошиловградщина все равно качественно выше Донетчины. У нас был Даль, Гаршин, Ворошилов, Еременко… А у них? Вряд ли будут такие звучные имена. Наша футбольная команда «Заря» стала чемпионом СССР – первая провинциальная команда. А их «Шахтер» только когда-то владел кубком страны. До него в городе построили столько спортивных школ и площадок, вместо тюрьмы, что по числу олимпийских и других чемпионов Ворошиловград далеко обошел Донецк и даже всю Украину. Правда, с грустью констатировал Столяренко, это было тогда, когда был первым секретарем Владимир Васильевич Шевченко. А как он его сменил, то и «Заря» ушла в низшую лигу, о колбасе говорить не хочется… все стало хуже. Но им до сих пор были довольны вверху.
Качественнее мы, то есть его область, лучше соседей! Поэтому донецкие партийцы завидуют ему! И Столяренко решил действовать – статью обсудить с нужными людьми и, по возможности, разнузданного журналиста каким-то образом призвать к порядку – показать ему его место. Такое нельзя оставлять без ответа, а то не будет порядка ни в партии, а значит, и в стране.
«Пока никому не дано права замахиваться на партию!» – Сделал он окончательный вывод и приказал секретарю вызвать к нему руководителей КГБ, МВД и прокуратуры.
«Этот Бейлин… – Зрело окончательное решение. – Должен быть поставлен на место и публично извиниться передо мной и всем обкомом. Выяснить, кто он по национальности и может ему не место в нашей стране? Только проконсультироваться во всем, чтобы не пропасть самому».
Но на совещании с первыми руководителями силовых подразделений области, вопрос о статье в журнале обсуждали очень осторожно, даже вяло. Эти руководители явно не хотели разделять проблемы обкома – их конкретно в статье критике не подвергли. В который раз по-пустому обсудили вопросы социалистической законности. И собственно говоря – все. Но Столяренко обязал их дать свои суждения о статье в письменном виде.
2
Семерчук сидел у себя в кабинете и беседовал с пришедшим к нему за советом, а точнее за помощью, доцентом из педагогического института Баранским. Это был невысокого роста, полный мужчина, лет пятидесяти. Его круглое смуглое, почти без морщин лицо, казалось накачанным мячом, а из-под припухших век поблескивали узкие щелочки глаз. Когда-то черные, а сейчас с проседью волосы придавали ему интеллигентный вид порядочного человека. А картавил он так, что любой житель Ближнего Востока мог позавидовать ему. Но он всю жизнь прожил на другом Востоке – Дальнем и даже успел поработать одно время в одной из братских азиатских стран. А привело его в обком личное дело, но прямо касающееся вопроса укрепления сплоченности партии. Романа он учил в институте основам марксистской философии и сейчас надеялся на поддержку своего бывшего студента.
Баранский уже изложил суть своего положения. Оно, вкратце, сводилось к следующему. Он уже десять лет был заведующим кафедрой марксистско-ленинской философии – два срока по пять лет. Так как он не защитил докторскую диссертацию, то согласно положению о заведовании, его освободили от этой должности и перевели работать простым доцентом. А он пишет докторскую диссертацию о философских взглядах великого анархиста Кропоткина уже пятнадцать лет и не успел ее закончить.
– Понимаешь, Роман. – Мило шепелявил Баранский, обращаясь к бывшему своему студенту на «ты». – Кропоткин такая неординарная личность, что его не изучишь и за всю жизнь. Но я стараюсь добить диссертацию и представить в скором времени ее на защиту.
Роман знал такую категорию доцентов, пишущих докторские диссертации всю свою жизнь, а точнее до смерти. Вернее, они ее не писали, но делали вид, что пишут. А за этот вид научной работы они пользовались творческими отпусками, различного рода повышением квалификации и прочими научными благами, позволяющими им занимать хорошую должность. И таких потенциальных докторов в стране было много – наверное, каждый третий из четырех таким образом двигал науку вперед, вернее расширял ее, но защищался, тоже, наверное, каждый двадцатый, а может и реже того. Баранский был типично таким ученым, извлекающий из призрачного научного тумана конкретные выгоды. Роман знал об этом, но не мог прямо сказать об этом своему бывшему педагогу. Тем более, Баранский просил о большем. Роман участливо спросил его:
– А много еще работы над вашей диссертацией?
Баранский тяжело вздохнул:
– Много. Кропоткин многогранен, и я просто тону в его материале. Монография получается большая по объему, а такую книгу никто не издаст. Сокращать жалко… – Он снова тяжело вздохнул, показывая этим, как тяжело быть ученым и перешел к главному, зачем он пришел к своему бывшему студенту. – Понимаешь, Роман. – Он сощурил свои узкие глаза до ниточки. – Мне пришлось оставить пост заведующего кафедрой по этой самой причине… – Он запнулся и через силу дальше произнес. – Ну, что нет докторской… – Признался Баранский. – Вроде бы мог жить спокойно, как доцент, без всяких волнений. – Он вздохнул еще тяжелее. – Но не могу так…