Цена одного дня

– Оставьте нас, – велит Люков и дожидается, пока Фаза и Череп выйдут.

«Это их вожак – Владислав Люков, – рассказывал мне отец, когда они ушли, а я отпаивала его пустырником. – Лысый – Череп. Ему плевать, котенка или человека утопить. Молодой – Фаза. Его отец всю жизнь работал на мафиозную семейку Люковых. А когда его прихлопнули, те взяли парня под свое крыло».

Люков пальцами зачесывает свои смоляно-черные волосы назад и скрещивает мощные руки на широкой груди.

– Здорово, что ты молчишь, – наконец говорит он. – Твое послушание – это первый шаг к свободе. Как я сказал ранее, теперь ты моя собственность. Будешь плохо себя вести, я буду делать с тобой все, что захочу.

– С какого хрена ты решил, что я твоя собственность?! – выпаливаю я. – Я тебя, козла, впервые в жизни вижу!

Глаза Люкова сужаются и становятся еще колючей.

– Считай, что сегодняшний день я тебе дарю. А завтра начнешь отрабатывать. Как только откажешься, я тебя грохну.

– И как долго мне работать на тебя, больного ублюдка? – фыркаю я.

На его лице перекатывается сталь желваков.

– Пока я не решу, что ты заслужила свободу! – рявкает он.

– Тогда можешь сразу пристрелить меня!

Люков выхватывает пистолет, бросается на кровать, пригвождает меня к ней и тычет дулом под мой подбородок. В мой нос ударяет запах дорогого парфюма, выдержанного коньяка и сигарет, усиливая мое головокружение, из-за которого хочется залезть под холодный душ.

– Следи за своими словами, птичка! – шипит он, нависнув надо мной. – Думаешь, меня удовлетворит одна пуля? Сначала я пущу тебя по кругу, потом накачаю наркотой так, чтобы ты головой об стену билась, потом еще раз пущу по кругу. Это будет продолжаться снова и снова, пока ты не превратишься в кусок мяса. И только тогда я скажу «фас» Черепу, чтобы он медленно… очень медленно тебя убивал, отрезая пальцы – один за другим. Не думай, что умереть от моей руки проще, чем работать на меня.

Страх сковывает меня так, что слова Люкова эхом повторяются в моей голове, вдалбливая в меня, насколько серьезно я попала.

Он отнимает от меня пистолет и встает.

– Утром тобой займется Белла. Там ванная. Сбежать даже не пытайся. Округа напичкана камерами и датчиками движения. В моем поместье круглосуточно тридцать человек охраны прочесывает каждый сантиметр периметра. Если что-то понадобится, обращайся к Фазе. Он твой надсмотрщик…

Упомянутый Фаза без стука распахивает дверь и указывает Люкову на телефонную трубку в своей руке.

– Люк, это док.

Босс меняется в лице. С презрением оглядывает меня с головы до ног, добавляет:

– Отсыпайся. Завтра нас ждет тяжелый день, – и выходит из комнаты, взяв у Фазы телефон. – Да, док, на связи…

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает Фаза, как-то растерянно смотря на меня.

– Нет. – Я откидываю голову на подушку и тяжело вздыхаю, слушая, как отдаляются шаги и голоса. – У меня все есть… И даже больше…

Глава 3. Люков

В больничной палате ничего не меняется. Медсестра с сиськами, как боксерские груши, по пути накидывает халат мне на плечи. А когда я переступаю порог, прекращает напоминать мне правила поведения в палате интенсивной терапии.

– Владислав Андреевич, очень рад, что вы так быстро приехали. – Док пожимает мне руку, а я сразу перевожу взгляд на койку, где под проводами лежит человек-растение.

Его глаза открыты, но зрачки совсем не двигаются.

– Когда это случилось? – спрашиваю я, подходя к койке и садясь на свой законный стул.

– За пару часов до моего звонка. Поймите, я должен был убедиться…

– Он нас видит? – Я заглядываю в безжизненные серые глаза.

– Он как младенец, Владислав Андреевич. Он может видеть нас, слышать, возможно, понимать. Но о выздоровлении говорить еще рано.

– Но это же первый шаг? – Я поднимаю лицо, желая вцепиться в глотку доку за то, что он мямлит.

– Видите ли, утверждать что-то сейчас слишком рано. Егор два года провел в коме. Мы сочувствуем вам. Но ведь мы вместе с вами прошли этот путь. И пойдем дальше, до конца, как и обещали.

– Просто скажите, когда он поправится?! – срываюсь я, а Череп уже тянется к пушке в кобуре.

– Владислав Андреевич, – громче и убедительнее твердит док, – он не с велосипеда упал. На восстановление могут уйти дни, недели, месяцы, годы. Порой пациенты, проведшие в коме месяц, десять-пятнадцать лет возвращаются в норму. А жизнь Егора два года поддерживается аппаратами. Наберитесь терпения. Завтра к нам прибудут мои европейские коллеги. Мы проведем все необходимые анализы и подберем наилучшее лечение для Егора, чтобы он как можно скорее покинул эти стены и вернулся в семью. Но вы должны понимать, что как раньше уже не будет. Он может никогда не заговорить, потерять зрение, слух. Он может остаться прикованным к инвалидной коляске. Побочных эффектов очень много. Мы должны быть готовы ко всему.

Я снова смотрю в глаза Егора, беру его совсем усохшие пальцы в свою руку и сжимаю.

– Держись, мать твою, ты же боец, – рычу сквозь зубы, не зная, кого благодарить за то, что он очнулся: бога, дьявола, свои бабки или дока. – Мы же с тобой так с парашютом и не прыгнули… – горько улыбаюсь кривой улыбкой, вспоминая те треклятые сертификаты, которые так и лежат в моем сейфе. Презираю себя за то, что уделял ему так мало времени, всегда находил дела поважнее, и как итог – едва его не потерял. – Док, сделайте все на высшем уровне, – прошу я.

– Как всегда, Владислав Андреевич.

Я нехотя встаю, отпуская непослушную руку, но теперь тепля надежду, что скоро Егор выкарабкается.

– Что нужно подписать?

– Анна вас проводит. – Док указывает на медсестру.

Та растягивает свои силиконовые губища, которые наверняка по выходным красит яркой помадой и в блестящем проститутском платье тусит в ночных клубах, где подцепляет типа, нуждающегося в медсестричке.

Она провожает нас с Черепом в кабинет, дверь которого очень медленно открывает, выпячивая зад. Я наклоняю голову, чтобы лучше прикинуть габариты, пока они мигают огнями, и через плечо смотрю на Черепа. Тот понимающе кивает, оставшись за дверью.

Сосет Аннушка толково. Как раз то, что мне сейчас нужно: после гребаного прокурора и его мелкой сучки дочурки. Может, улучшение состояния Егора – знак свыше за то, что не прикопал эту семейку? А охренительный минет – награда?

Я запрокидываю голову, вторгаясь в бесстыжий рот медсестрички, и когда перед глазами уже вспышками зарождается оргазм, у меня звонит телефон. Не переставая долбить Аннушку в глотку, я отвечаю потревожившей меня Белле:

– Чего тебе?

– Что мне делать с этой овцой, босс? – спрашивает она, по чавкающему звуку явно перебирая жвачку языком.

– Подготовь ее для встречи с Шаманом… – шиплю я и втягиваю воздух сквозь зубы, кончая в рот медсестрички. – О-о-ох… Бел-ла…

– Господи, вы что там, трахаетесь? – Я прямо вижу, как она закатывает глаза.

– Растолкай Фазу, млядь! – рычу я, злясь за обломленный кайф. – Он скажет, что делать! – и выключаю телефон.

Стоя на коленях, Аннушка пальцем вытирает свои испачканные губы и облизывается, глядя на меня с покорностью. Я достаю из бумажника пару зеленых купюр, швыряю на ее грудь, ставлю подпись в приготовленном согласии и, звякнув ширинкой, покидаю кабинет. У меня еще дел по горло!

Глава 4. Ева

Меня будит какая-то девица в кожаном платье, едва прикрывающем грудь и попу. Ее волосы собраны в тугой хвост, на лице десять слоев штукатурки, а во рту жвачка, то и дело, вздувающаяся пузырями.

– Вставай, спящая красавица, работать пора! – Она брякает пультом о тумбочку и, пока на окнах раздвигаются портьеры, уходит в ванную, откуда тут же доносится шум воды. – Ну ты что там, опять уснула? Шевелись!

Я вылезаю из постели и шлепаю в душ. Пытаюсь начать соображать, долго стоя под прохладной водой, еще дольше моюсь, оттягивая время, а потом сушу волосы.