Страница 4 из 84
Начальник базы, чувствуя за спиной тяжелое сопение, поминутно оглядывался и все уторапливал шаг, семенил впереди ребят…
У околицы встретились собаки, сначала накинулись с лаем, держась, однако, в почтительном отдалении, но Маша, опустив хобот к земле, дала такой устрашающий трубный звук, что все Шарики и Лайки разлетелись, как сухие листья, и больше подходить к мамонту не решались.
Надо ли говорить об удивлении, восклицаниях и междометиях, какими был встречен живой мамонт; о комиссиях, бесконечном фотографировании и обмерах животного? Маша относилась ко всему спокойно, пока возле были Борис и Василий; не видя их, начинала тревожиться, звать и добивалась своего: друзья приходили, и спокойствие восстанавливалось.
От поселка шла шоссейная дорога. Автомашины привлекали внимание Маши; она симпатизировала им, особенно грузовым, — считала за безобидных зверей. Но однажды на прииск пришел с двумя мотками кабеля большегрузный МАЗ. Его надрывное завывание — дорога была старой, МАЗ шел с пробуксовкой — чем-то обеспокоило животное. Маша подняла хобот, шерсть на затылке встала дыбом. А тут шофер, оставив машину, не выключил мотор, и МАЗ, попыхивая дымом, ворчал.
Маша находилась рядом, ветерок подхватывал дым, нес в сторону животного. Может, это и послужило причиной… Не успели ахнуть, как Маша ринулась к машине, — жерди забора треснули, как спички, — и через секунду МАЗ лежал в кювете вверх колесами. Мотор заглох, слышалось тяжелое дыхание зверя.
— Маша! Маша! — закричали Борис и Василий.
Животное обернулось, шатаясь, пошло к ним, роняя на траву капли крови, — на боку алела большая ссадина.
Это было первое происшествие с Машей, и оно особенно обеспокоило начальника базы, человека нервного, желчного, он все чаще стал подумывать, как освободиться от страшного зверя.
И ребята стали замечать — с Машей творится что-то неладное.
Она беспокойно внюхивалась в пряный июньский воздух, тоскливо трубила по ночам, дрожала мелкой дрожью, порываясь в тайгу, и все труднее было звать и удерживать ее.
Никто не знал, что с животным. А дело обстояло просто: Маша ждала и искала друга…
А тут на строительство пришли тридцатитонные самосвалы — громадные звероподобные машины.
Что-то случилось с сигналами, отсырели в сибирском климате, или уж так их выпустили с завода, но каждая машина пела по-своему: были басовитые, охрипшие, были звонкие, с визгом. Это беспокоило Машу, и начальник добился, чтобы ее временно поместили в более отдаленном лагере — в тридцати километрах от Средне-Колымска.
Выступили дождливым утром. В лесу было тихо, глухо; деревья в тумане казались неимоверно высокими, роняли на землю крупные капли; шерсть на Маше отяжелела, висела клочьями, и почемуто жалко было смотреть на эту громаду, ожившую в чужом мире и чужую всем.
Ребята тоже шли молча, чувствуя глубокую душевную боль.
У реки остановились. Паром не работал. В верховьях прошел ливень с ураганом, сорванные деревья в одиночку и группами плыли по воде; их кружило, сталкивало, обламывало в водоворотах ветви.
Все трое стояли у площадки парома — зверь и люди. Не знали, что делать. Смотрели на воду, слушали, как падают с деревьев капли. Паром сиротливо прижался к берегу, лишь канат, натянутый до предела, гудел, как басовая струна.
Вдруг над рекой пронесся далекий хриплый гудок. Это ревел самосвал. Какой-то глупый, наверное, молодой шофер вызывал паром, не понимая, что через такую воду паром не подадут.
Маша насторожилась.
Рев повторился — гулкий, страшный в тумане, будто прилетевшей из неведомой страны. Маша ответила долгим тоскливым призывным звуком, задрожала вся, глаза засверкали.
Снова с той стороны донесся рев, вибрирующий, низкий; ветер колыхнул муть тумана, гудок усилился. Маша вздыбила шерсть, ответила раздирающим фантастическим воем.
Видимо, забавляясь, шофер не прерывал гудка, и тоскливый рев несся над рекой, заполняя лес, воздух, врывался в душу. Маша рванулась по берегу в одну сторону, в другую и вдруг с разбегу кинулась в кипящую водоворотами, рвущуюся реку. Голос крови звал зверя.
А сигнал ревел, ревел беспрерывно. Шофер не видел, не знал о трагедии, разыгравшейся здесь, на берегу. Из воды поднялась коричневая спина животного, одиноко взметнувшийся хобот; самка рвалась на призыв, не зная, что ревет железная машина. Спина показалась еще раз и скрылась в тумане…
— Маша! Маша!.. — метались в отчаянии Борис и Василий.
Река отвечала шумом и треском сталкивающихся деревьев.