Лед и пламя

Когда я в растрепанных чувствах убежала с ледовой арены и спряталась в этом маленьком спортивном зале, я не представляла, что буду делать. Рыдать? Кричать? Биться головой об стенку? Внутри все звенело от напряжения, а душевная боль, кислотой выжигающая внутренности, казалась нестерпимой. Мне хотелось драться, кусаться, орать, что есть сил, но вместо этого я схватила со скамейки скакалку и начала прыгать.

Девяносто девять. Сто… Сто двенадцать.

Я чувствую опустошение, усталость, растерянность. Эмоционально я на стадии выгорания. И ноги меня не держат, и по спине бежит струйка пота, но остановиться я не могу. Боюсь, что если сделаю это, что-то окончательно сломается во мне, а я к этому не готова. Что-то и так уже сломалось во мне там, в полумраке коридора…

Сто семьдесят…

Я погружена в себя, но слышу, нет, скорее физически ощущаю, что в зал открывается дверь. Даже это не заставляет меня остановиться и оглядеться. Я просто знаю, что больше не одна.

Сто семьдесят три. Сто семьдесят четыре.

– Хватит, – произносит низкий, вибрирующий, до боли знакомый, до дрожи в коленках любимый голос.

– Я хочу побыть одна, – задыхаясь, бросаю я.

Сто восемьдесят.

По паркетному полу Вернер двигается почти бесшумно, но я ощущаю, что с каждой секундой он становится все ближе.

Сто восемьдесят три.

Крепкое прикосновение к моему локтю, легкий толчок и рассекающий воздух свист скакалки, которая вот-вот исполосует мое тело. Я жмурюсь, ожидая неминуемой боли, но ее нет, а в следующее мгновение скакалка оказывается выдернутой из моих рук и отброшена на пол.

– Достаточно.

Жадно хватая ртом воздух, я открываю глаза.

Никита Сергеевич стоит в метре от меня, не делая ни единой попытки заговорить, а у его ног валяется моя скакалка. Его лицо спокойно и расслабленно. В глазах нет ни жалости, ни злости. Уже за это я ему благодарна. За то, что не жалеет. Жалость от него все только усугубит, а мне жизненно необходимо выпустить пар. И скакалка этому лишь жалкая прелюдия.

Он делает шаг, потом еще один, останавливаясь строго напротив меня. Как бойцы на ринге, приходит мне в голову дикое сравнение.

Все напряжение последних недель, горькое послевкусие проваленного проката и жгучая-жгучая ревность – все это обрушивается на меня одним махом. Барьеры приличия, сдерживающие меня, падают, и первая яростная вспышка, такая яркая, что затмевает мой разум, буквально ошеломляет меня.

– Уйдите, – севшим от эмоций голосом прошу я, мысленно умоляя тренера дать мне пространство и время, чтобы прийти в себя, чтобы перетерпеть эту злость, подумать.

– Нет, – категорично отвечает он.

Перед глазами у меня мерцают красные огоньки, и где-то на границе сознания я думаю, что, наверное, так чувствует себя бык на родео, когда перед ним размахивают красной тряпкой.

– Пожалуйста, – мой голос похож на писк.

Но Вернер не сдвигается с места.

Напряжение, повисшее в воздухе, достигает апогея. Сердце наливается свинцовой тяжестью. Что-то взрывается внутри меня. Что-то незнакомое. Страшное. Пугающее.

Я больше не Арина, прилежная ученица, чемпионка, хорошая девочка, которая всегда слушает старших, а Вернер не мой наставник, старший друг, даже не герой моих фантазий. Он просто человек, который оказался рядом тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь. И я, совершенно не отдавая себе отчет в своих действиях, замахиваюсь и бью его.

Этот первый неловкий удар попадает прямо в широкую грудную клетку. Потом еще один, и второй, отметившийся у предплечья. Вместе с каждым новым ударом я отчаянно надеюсь, что он остановит меня. Но он этого не делает. Не останавливает. Не отталкивает. Даже не уклоняется от моих ударов. И это его смирение становится последней каплей – я окончательно слетаю с катушек, перестаю различать оттенки, мысли покидают мое тело. Я бью, а он стоит и молчит, позволяя мне выплеснуть всю ту желчь, накопившуюся во мне, и в глазах его горечь, которая не имеет ничего общего с физической болью.

То, что происходит сейчас, за гранью отношений тренер – ученица. Я это понимаю. Знаю, что он понимает тоже. Тогда что это? Разрядка? Зарядка? Логический финал?

Я не представляю, сколько времени проходит – часы, минуты, доли секунды. Знаю только, что настает момент, когда моя истерика начинает угасать: злость выдыхается, руки безвольно повисают вдоль тела, а глаза жжет от наводняющих их слез. И только тогда Никита Сергеевич начинает двигаться – берет мои холодные дрожащие пальцы в свои ладони и сжимает. Его прикосновение теплое, крепкое и надежное, вселяющее в меня ложную уверенность, что пока он рядом, со мной не случится ничего плохого.

– А теперь возьми себя в руки, – командует он, будто бы всего минуту назад это не он выступал мишенью моей ярости. – Скоро придут девочки и Виолетта Владимировна.

Наши взгляды встречаются. Нежность в его глазах повергает меня в такое смятение, что я спешу отвернуться. Все еще не доверяю себе. И лишь только-только начинаю осознавать, что натворила.

Стараясь не делать резких движений, высвобождаю свои руки и делаю пару неуверенных шагов назад.

О, Господи!

Я никогда, никогда в жизни не обидела ни одно живое существо. Как я могла поднять руку на своего тренера?

– Я… Извините… – мне с трудом удается выдавить из себя эти слова, а в следующий миг в зал действительно заходят Виолетта Владимировна с Лизой и Мариной.

Глава 11

Укутавшись в тонкий плед, я сижу на балконе номера, глядя, как на горизонте догорает и утопает в море закат. Несмотря на тяжелые события уходящего дня, я ощущаю необъяснимое умиротворение. Может быть, потому, что все, чего я боялась, уже произошло?

– Тебе не обязательно выступать завтра, – Вика ставит на столик рядом со мной чашку травяного чая и опускается в плетеное кресло по соседству. – Ты всегда можешь сняться.

Все-таки хорошо, что я живу именно с Грачевой. Она словно из другой вселенной, где все проще, – в нашей группе никому и в голову не придет сняться, пока ты в состоянии передвигать ноги.

– Я не могу сняться, Вика, – со вздохом говорю я. – Как бы мне ни хотелось бросить все и вернуться в Москву первым же рейсом, слишком многое поставлено на карту. Я должна выйти.

– Ну, вот, – она добродушно улыбается. – Теперь я узнаю Арину Романову. А то расклеилась из-за пары падений. Вон Марина Быстрова тоже упала.

– Она упала с тройного акселя, а я с двойного и лутца, – уточняю я с печальной иронией. – Нашла чем утешить.

– А я и не утешаю тебя, – фыркает она, беспечно пожимая плечами. – Посмотри на это с другой стороны. Завтра у тебя будет шанс показать всем настоящую Арину Романову – чемпионку мира и Европы.

– Я выигрывала их три года назад, – напоминаю я. – С тех по многое изменилось. Может быть, та, что сегодня протерла лед своей пятой точкой, и есть настоящая Арина Романова.

– Ой, сама хоть веришь в то, что говоришь? – Вика картинно закатывает глаза. – Все в сборной знают, что ты боец, а неудачные дни бывают у каждого.

Делаю глоток чая и вновь смотрю на темнеющее небо. Неудачный день звучит как насмешка над тем, что приключилось со мной сегодня. Еще никогда, даже после непопадания на главные старты в прошлом году, я не чувствовала себя настолько растерянной. Тогда я была уверена в своей способности бороться, а сейчас не представляю, что ждет меня дальше.

Конечно, побег – это не мой путь. Выступить завтра, и выступить хорошо, я должна не только для себя, но и для Суворовой, которая, несмотря на наличие юного отряда с трикселями и четверными, не списала меня со счетов и наравне со всеми готовила к новому сезону. И даже для Никиты Сергеевича. Он же не виноват, что я так неосторожно влюбилась и не могу контролировать свои эмоции, когда он рядом. Он всегда был добр ко мне. Приходил на помощь. Поддерживал и оберегал. Уж конечно он не заслужил… всего этого.

Тру щеки руками, отгоняя от себя воспоминания о постыдной сцене в спортивном зале. За нее мне еще предстоит попросить прощения, а пока надо взять себя в руки. Сыграть свою роль завтра как нельзя лучше, а потом уже принимать какое-то решение. Я не отплачу людям, которые верили в меня и долгие годы вели к победам, такой черной неблагодарностью. И не важно, придется ли мне потом уйти или остаться, смирившись с тем, что подружки Вернера будут у меня перед глазами, он никогда не узнает, что каждый день разбивает мне сердце.