Страница 16 из 18
Он же у нас чертов собственник. Он не будет претендовать на игрушку, если будет не уверен, что эта игрушка – только его и ничья больше.
Но… Повод у меня для беспокойства имеется! Налицо, так сказать.
Еще первокурсником Яр заливал мне, что это, мол, у его семейства доминантный ген такой. Что уже поколений восемь все Ветровы с этим цветом глаз.
Цветом, который я пыталась ненавидеть те девять месяцев после развода.
Цветом глаз моей дочери, красивей которых нет ни в одном уголке этой планеты.
Зашкаливающе-ярким, ультрамариново-синим…
– Мам, – Маруське неуютно и страшно. Еще бы, всякие стремные дядьки тут шляются и как будто бы даже обижают маму. Вряд ли вся эта ситуация со стороны выглядит хотя бы мило.
Моя дочь боится. И подойти к ней мне не сможет помешать никакой Ветров – особенно тот, что сейчас замер бледным призраком и ловит воздух ртом. И смотрит на Маруську, не выпуская её из поля зрения ни на секунду.
Я шагаю мимо него. Маруська вцепляется в меня обеими ручонками, я отвечаю ей взаимностью, глажу дочь по спине.
Сердце мое непоседливое, вот что ж тебе не сиделось дома? Стольких неприятностей нам с тобой удалось бы избежать, потерпи ты самую чуточку.
Почему неприятностей? А вы всерьез верите, что Ярослав Ветров, узнав о том, что семь лет назад я не сообщила ему о рождении дочери, принесет мне пятьсот эскимо от радости? Это только крокодилу Гене такие ништяки обламывались.
– Бабушка спит, бусинка моя? – шепотом в самое ушко Маруськи. Она кивает торопливо и быстро. Ну, ясно. Когда бабушка спит, в тишине нам становится тревожнее всего. Нет, я не злюсь. Это бесполезно, в конце концов.
Тем более что в чем виновата Маруська? В том, что не очень любит тишину? Она настолько не любит тишину, что до сих пор приходит по ночам спать ко мне. Повышенная тревожность, ага!
– Пять минут подождешь? – ласково спрашиваю я.
– А можно две? – моя маленькая лиса, конечно, тут же начинает торговаться.
– Четыре, – улыбаюсь я, – но сегодня прочитаем на главу больше. Договорились?
– Ага, – Маруська вздыхает, еще три секунды пыхтит мне на ухо, а потом – выскальзывает из моих рук.
– Стоп, – я перехватываю дочь за подбородок, вглядываюсь в лицо.
Царапина на лице. Во всю скулу, от виска к подбородку. Утром её не было.
– Это что? – тихо спрашиваю, касаясь пальцем кожи, рядом с болячкой.
Маруська мрачнеет. Ну, ясно. Это снова Маскарадова или кто-то из её подпевал?
Если бы еще были гарантии, что в другой школе будет как-то иначе… Гарантий нет, но и выбора тоже. Если завуч и дальше будет игнорировать нашу проблему – из этой гимназии мы уйдем. Без особых сожалений. Ну, почти. Гимназия новая, крутая. И фонд у неё отличный…
– Ты ей хорошо наподдала? – заговорщическим тоном уточняю я. Непедагогично – да. Но я не буду прививать моей дочери привычку пасовать, когда её обижают. Маруська снова улыбается, на этот раз – кровожадно. Ой, не завидую я той принцесске, что к ней полезла.
В конце концов, тапки-единорожки на последний Новый Год лежали под елочкой от меня.
А у Деда Мороза моя дочь заказала боксерскую грушу. И гантели.
Дедушка Мороз, разумеется, исполнил её мечту.
Эй, я знаю, что «девочки не дерутся», вот только, ой, сколько вы не знаете о некоторых девочках. Увы, я не могу оплачивать Маруське занятия верховой ездой, а она грезит о лошадях. Но на боксерскую грушу денег я заработала. Сама иногда подумываю, что полупить по груше – отличный антистресс. Жаль, у её перчаток – не мой размерчик.
И, кстати, когда я дарила Маруське этот подарок, у нас этих проблем не было. Мы вроде даже дружили с этой Олей. Это все в этом году началось…
– Четыре минуты, – напоминаю я и закрываю за Маруськой дверь. Напоминаю ей. Проговариваю для Ветрова. Уж он-то точно не заставит меня нарушить слово, данное дочери.
Вообще, круто было бы сейчас нырнуть в квартиру и захлопнуть за собой дверь. Сказать проблемам: «Не хочу». Сделать вид, что их не существует.
– Сколько ей лет? – это первые слова Ветрова, после того, как Маруська приговорила все мое, так тщательно хранимое – её инкогнито. Он смотрит немигающим взглядом в дверь, захлопнувшуюся за Маруськой.
Может, соврать? А сколько у меня шансов, что он поверит в мое вранье? Яр не идиот, в конце концов. Маруська – стройная как кузнечик, вытянулась за последний год. Отличить семилетку от пятилетней пухляши легко. Даже тот, кто в жизни не видел детей, угадает.
И потом – он видел её глаза. Его глаза – и на лице Маруськи. Никакой чертовой генетической экспертизы не надо.
Блин. Вот угораздило меня залипнуть на эти его глаза когда-то. Вот, пожалуйста – до сих пор они мне аукаются. Надо было мутить с отличником Горбачевым. Ну, да, он был нудный, но хотя бы не такая тварь, как некоторые. И никаких «доминантных» особых примет у него не имелось.
Я отвечаю на вопрос Ветрова. Честно отвечаю.
И все, что остается на этой лестничной клетке – это глухая тишина, разбавленная только его хриплыми рваными выдохами.
Я всем седалищным нервом чую – неприятности уже красят губы и готовятся к новому свиданию со мной.
А я-то надеялась, что у нас с ними перерыв в отношениях…
Почему-то сейчас мне кажется, что этот момент был неизбежен. Предрешен на уровне судьбы. Просто потому, что я же знаю – никогда моя жизнь не была простой.
У меня есть секунд пять, чтоб найти нужные слова для Ветрова. Мне нужно его выставить. Нужно, чтобы он не вздумал качать права.
Миссия действительно невыполнима, с этим не справился бы и Итан Хант.
– Значит, у меня есть дочь, – мне по-настоящему страшно от его спокойного тона, – и я узнаю об этом только сейчас?
Еще по семейной жизни я помню: если Ветров молчит – это угроза катастрофы. Если Ветров говорит с таким вот демонстративным спокойствием – можно готовиться к кровавой бане. И я тут – жертва номер один, первая в расстрельном списке.
Господи, лучше бы сразу взорвался, реально. Тогда не было бы необходимости морально готовиться к марафону ветровского гадства. Я ведь знаю, что он может слишком многое. И его беспринципность делает Ветрова слишком опасным врагом.
Мне отчаянно хочется закурить и сбросить этот ступор, выдохнуть его вместе с дымом. Но… У меня четыре минуты, и я никогда не курю дома. Придется справляться с этим всем внутренними силами.
– Ты ведь не будешь спорить с тем, что она от меня, да, Викки? – от этой лицемерной доброжелательности Яра становится только хуже. И тошнит чуть сильнее.
– Какая тебе разница, Ветров? – скупо отзываюсь я, разворачиваясь и напрямую встречая взгляд холодных глаз бывшего. – Какая тебе разница, от кого у меня дочь?
Столкновение наших взглядов подобно лобовому столкновению двух поездов. Тормозить никто не намерен. Особенно – я!
В конце концов – зачем бы ему ребенок от меня? Разве не поэтому он свалил в закат, потому что наигрался? Удивительно, как у него еще не завелось статусной женушки и статусных наследничков.
– Ты должна была мне сообщить, – Яр говорит, едва шевеля губами, будто находя оскорбительным тратить силы на разговор со мной.
– Ветров, давай ты не будешь прикидываться невинно пострадавшим, – огрызаюсь я с максимальной агрессией, которую достаю из глубины своей души, – с чего я тебе должна была хоть что-то сообщать? После всего того, что ты сделал для меня?
После всего того, есть ли вообще вопросы, почему я так с ним разговариваю? Тем более – я знаю, вежливость тут не поможет от слова совсем.
– Законы распространяются на всех, – Яр склоняет голову набок, разглядывая меня все с большей отрешенностью, – и ты вправду считаешь, что ты имеешь право лишать меня моих отцовских прав? Решать, имею ли я право знать о моем ребенке? Не слишком ли много ты на себя берешь, Викки?
Он вроде бы ничего не сказал, но в воздухе будто уже прозвучали тысячи угроз.
– Ветров, чего тебе надо? – устало повторяю я, скрещивая руки на груди, чтобы хоть чуть-чуть почувствовать себя комфортнее. – Я не спрашивала с тебя алиментов, не претендую на твое наследство, мне от тебя вообще ничего не надо. Да и тебе не нужно подтвержденное отцовство над моей дочерью.