Страница 16 из 18
Я всхлипнула и поняла, что стою в подъезде, размазывая слезы по лицу. Что со мной? Откуда эта уверенность, что прежняя жизнь закончена?
Дома я бросилась к шкафу и распахнула дверцы, провела рукой по вешалкам, а потом стала выкидывать вещи с полок прямо на пол. Свитера, майки, носки, трусы. Уходя, мои муж и дочь не взяли с собой ни одного платка, ни одного носка.
От шкафа я бросилась к стенке, открыла бар, где по традиции вместо напитков хранились документы, аптечка, пара золотых цепочек, мои сережки, духи и прочая ценная чепуха. Пальцы быстро перебирали бумажки. Мой паспорт, бордовая книжечка Кирилла, зеленая – свидетельство о рождении Алисы, голубая – сберегательная, пара двадцатипятирублевок в конверте, на черный день. Они ушли, не взяв ни одной тряпки, ни одной бумажки, даже пропуск Кирилла в пластиковом чехле валялся поверх коробки конфет, убранной «до гостей».
Девять вечера. Никто не пришел.
Я взялась за телефон и обзвонила всех, кого вспомнила, всех, чьи номера нашла в записной книжке мужа. Друзья встревожились и неловко попытались меня утешить. В автомастерской не поняли, чего я от них хочу. На заводе никто не ответил. Какой-то Михаил бросил трубку, едва услышав, о ком его расспрашивают. Как и неизвестная Елена, томно выдохнувшая «алло». Ни одной записи о Лехе или Алексее не было. Я помнила его, среднего роста, среднего телосложения, да и весь какой-то средний. С короткими пегими волосами, он несколько раз подвозил мужа домой. Мне больше вспоминались рассказы Кирилла о нем, чем он сам. Возможно, у сослуживца просто нет телефона.
Частные номера сменились общественными. Я звонила в вытрезвители, травмы и морги, очень боясь услышать положительный ответ. Но не услышала, все пострадавшие были опознаны.
Полночь, пятница сменилась субботой.
В какой-то момент я забралась с ногами на диван и заорала, пряча лицо в подушку. Потому что идеи кончились, и то, от чего я убегала весь вечер, предстало во всей красе, не позволяя в очередной раз отмахнуться.
Чего на самом деле не хватало в доме? Не вещей и бумажек с печатями. Кто не выбежал меня встречать в коридор? Наша семья насчитывала еще одного члена. Кошка Муська появлялась в коридоре первой, всегда забиралась в опустевшую сумку и шуршала там чеками, или с упоением запутывалась в авоське.
Я подняла голову от подушки, на антресолях темнело одно пустое место, между коробкой от телевизора и свернутым старым одеялом. Не хватало спортивной сумки на молнии, в ней мы перевозим кошку, если возникает такая необходимость, а возникает она нечасто. Слезы хлынули вновь.
Завести котенка Кирилла уговорила Алиса, и, покидая дом, она забрала с собой то, что больше всего любила – своего питомца. А это значит, что дочь уходила сама, без принуждения, и знала, что не вернется.
Заявление о пропаже людей у меня приняли лишь через три дня. Усталый милиционер в мятом кителе и с дурным запахом изо рта нехотя взял исписанный синей пастой лист и покачал головой.
– Ну, ушел мужик, чего сразу заяву-то катать? Нагуляется – вернется, сама потом сюда бегать будешь, да в ножки кланяться, чтоб дело отозвали.
Должно быть, в те дни я выглядела настолько плохо, что милиционер легко мог представить, как от меня уходит муж, а адреса не оставляет, чтобы не доставала. И его мало убеждали «забытые» деньги и документы.
– Хорошо, пусть так, но нет такого советского закона, чтобы ребенка у матери отнять! Я не тунеядка и не алкоголичка, ясно? Надо будет, побегаю и покланяюсь, вы только их найдите. – Возмущение сменилось тихой просьбой, и рука, держащая лист, задрожала.
Мужчина крякнул, сдвинул на давно немытых волосах фуражку и, взяв листок, буркнул:
– Ждите.
И я ждала. Отвечала на звонки друзей и знакомых, говоря одно и то же, задавая одни и те же вопросы и выслушивая одинаковые охи и ахи. Эти дни казались мне адом, но на самом деле не были даже его преддверием.
Земля разверзлась через неделю. Меня вызвали повесткой не в районное отделение милиции, а в Серый дом. Так у нас в городе называли главное следственное управление области. Тридцать лет спустя монументальное здание с колоннами перекрасят в желтый цвет, вызвав смешки и нездоровый ажиотаж среди граждан. Желтый дом уже существовал, на самом деле желтых построек было в городе в избытке, но один выделялся из прочих, сделав цвет именем нарицательным. Желтым домом в Ярославле называли психиатрическую клинику, или по-простому – «дурку». Отсмеявшись, народ пожал плечами, философски рассудив: психушкой больше, психушкой меньше, а сомнения в здравомыслии органов были всегда.
Я миновала проходную, и следующие несколько часов отвечала на вопросы двоих следователей. Потому что такого человека, как Кирилл Трифонович Седов, не существовало в природе. Мир большой, и такое сочетание фамилии, имени и отчества встречалось, но это были не те Кириллы Седовы. Но возмущение органов вызывало другое – бланк паспорта был самым что ни на есть настоящим, тогда как сам документ никогда нигде не выдавался. А это значило, что утечка или кража произошла в самих органах.
– Вспоминайте! – рявкнул пузатый мужчина в сером костюме, ударяя кулаком по столу.
Я уже даже не вздрогнула, за предыдущие часы удары стали почти привычными.
– Не могли же вы быть настолько слепой?
«Могла», – хотела ответить я, но вместо этого покачала головой.
– Ваша сберкнижка? – Второй следователь, худой и какой-то остроносый, сохранял спокойствие.
– Да.
– Знаете, сколько там денег?
– Да. Двести рублей, мы копили на…
– Двести тысяч! И мне даже интересно, на что вы до сих пор так и не накопили?
– Вы что-то путаете.
– Нет.
– Значит, это ошибка.
– Нет.
Я закрыла лицо руками.
– Откуда у человека, который проработал на заводе десять дней, а не десять лет, а потом просто не вышел на смену, такие деньги? Чем занимался ваш муж?
– Не знаю.
– Куда ушел?
– Не знаю.
– Вы говорили об Алексее, это друг вашего мужа? Сослуживец? В городе сейчас тридцать Алексеев Сельниковых, от десяти до семидесяти трех лет, который из них?
– Не знаю.
– Где ваша дочь?
– Деньги?
– Документы?
И так до бесконечности. Слезы, отрицания, крики и мольбы, которые никому не интересны. Ответов у меня не было, но задававшие вопросы не верили. Я и сама себе не верила.
Допрос длился пять часов, и еще десять я провела в камере, забывшись сном. А потом меня просто отпустили, выдали куртку и велели убираться.
Тогда я не думала, почему, я и сейчас об этом не думаю. Может, они полагали, что муж свяжется со мной, и ловили на живца. Или Кириллу было не совсем наплевать на жену, и он в очередной раз поговорил с нужным человеком, а, как известно, после разговоров с моим мужем люди иногда совершали странные поступки.
Все, чем я занималась следующие несколько часов, дней, недель – это рассматривала альбомы с фотографиями и перебирала вещи. В квартире провели обыск, и карточки из выпотрошенного альбома устилали пол, свитера Кирилла, пропитанные его запахом, валялись вперемешку с моими. Детские носочки, казавшиеся совсем маленькими, заставили реветь в голос. Я расклеилась, сдалась, впала в ступор. Спала, когда могла заснуть, а в остальное время пялилась на стены.
Помню, было десять утра, мама позвонила в очередной раз с очередной порцией утешений. Но мне было все равно, все потеряло смысл. Поначалу звонков раздавалось много, но собеседник из меня неважный, и многие сочувствующие исчезли. Остались лишь близкие. Это я поняла спустя время, тогда же хотела одного – чтобы мне вернули семью.
– Оля, – мамин голос был встревоженным, – Оля, как ты?
– Нормально.
– Не ври.
– Тогда не спрашивай. Со вчерашнего дня ничего не изменилось.
– Оля, я могу приехать прямо сейчас.
– Не надо.
– Но Оль…
– Пожалуйста, мам, не сейчас. – Я швырнула трубку на аппарат, обрывая очередное встревоженное «Оль».