Посвящается Белой Горе

- Говорят, что так. - Она подобрала небольшой обломок. - Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.

- Трудно себе представить.

В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.

- Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.

Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей скульптуры и как зарождалась во мне злоба - гнев на камень, на судьбу, на что угодно, кроме собственной невнимательности и неуклюжести.

- Об этом есть стихотворение, - сказала она. - «Ярость, ярость - умирает свет».

- Неужели во время наночумы писали стихи?

- О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести. - Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы. - Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь. - Показала на обломки, рассыпанные по улице: - Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.

На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.

- Язык незнакомый, - сказала она. - Не португальский; похоже на латынь. Христианская церковь, вероятно - католическая.

- У них в культовой практике использовалась вода, - припомнил я. - Может, поэтому церковь возвели рядом с морем?

- Нет, их повсюду строили. У моря, в горах, на орбите… До Петроса католики не добрались?

- Добрались, даже до сих пор живут. Я, правда, ни одного не встречал. У них собор в Новой Гавани.

- А у кого нет? - Она махнула рукой в сторону тропинки. - Пойдем. Пляж сразу за этим холмом.

Запах я почувствовал прежде, чем увидел воду. Пахло не морем, а чем-то сухим, даже удушливым. Наверху я застыл.

- Дальше от берега вода синяя-синяя, - сказала она, - и такая прозрачная, что видно на сотни метров в глубину.

Может, и так, но здесь, на поверхности, лежала густая бурая пена, как на гигантском шоколадном коктейле. Обгоревшие стволы деревьев влипли в грязь.

- Это что, земля? Она кивнула:

- Континент перерезает пополам огромная река, называется Амазонка. Когда погибли растения, почву стало нечему держать, и она стала размываться. - Она потащила меня вперед. - Ты плавать умеешь? Пойдем!

- Плавать в этом? Тут же грязно!

- Нет, все совершенно стерильно. К тому же мне надо пописать.

Тут уж не поспоришь. Я оставил коробку на высоком обломке стены и двинулся за ней следом. Выйдя на пляж, она бросилась бежать. Я шел медленно и смотрел, как тонкое тело ныряет в густую волну. Потом зашел достаточно глубоко и поплыл туда, где она плескалась. Вода была слишком теплой, дышать оказалось трудно. Диоксид углерода, предположил я, с оттенком галогена.

Мы поплавали вместе, сравнивая этот суп с водоемами на наших родных планетах и на Тета- Центе, но вскоре устали от горячей воды и плохого воздуха и вышли на берег.

Несколько минут мы обсыхали на жгучем солнце, а потом взяли коробку и перешли в тень. Там две стены привалились друг к другу, и получилось что-то вроде бетонного тента.

Наверное, мы напоминали парочку дикарей-аборигенов, раскрашенных грязью, со спутанными космами. Она выглядела странно, но все же сохранила правильную красоту: засохшая глина превратила ее в подобие примитивной скульптуры, только невероятно точной и подвижной. Темные потеки пота образовали на лице и теле живописные акцентные линии. Будь она не художником, а натурщицей! Не двигайся, я схожу за кистями.

Мы распили по бутылочке холодного вина и воды, поели бутербродов с сыром и фруктов. Я положил немного на землю - для нанофагов. За несколько минут ничего не случилось.

- Наверное, на это уходит несколько часов или даже дней, - сказала она.

- Пожалуй, надо надеяться, что да, - ответил я. - Давай переварим, что съели, пока эти твари до него не добрались.

- А, не беспокойся. Они разрывают связи между аминокислотами, формирующими протеины. Для нас с тобой не страшно, наоборот, способствует пищеварению.

Вот уж спасибо.

- Мне говорили, когда вернемся, придется… пережить некоторый дискомфорт.

Она скорчила рожу:

- Нам устроят чистку. Мне один раз ее делали, после чего я решила, что следующий мой выход будет долгим. Процедуры-то одни и те же, что после суток снаружи, что после года.

- И давно ты вне купола?

- Всего полтора дня. Вышла, чтобы тебя встретить.

- Польщен. Она прыснула:

- Вообще-то это они придумали. Хотели, чтобы кто-нибудь помог тебе акклиматизироваться, потому что не знали, насколько сильно на тебя повлияет здешнее… своеобразие. - Она передернула плечами. - Земляне. Я им сказала, что ты побывал по меньшей мере на четырех планетах.

- Их впечатлило?

- Ну, говорят, он человек богатый, известный, должно быть, путешествовал со всеми удобствами. - Мы оба расхохотались. - Сообщила я им, что за удобства на Тета-Центе.

- Там хоть нанофагов нет.

- И вообще ничего. Долгий был год. А ты ведь там и года не пробыл?

- Ага. Наверное, если бы я задержался, мы бы встретились.

- По словам твоего агента, ты собирался там остаться на два года.

Я налил ей и себе вина.

- Знал бы, что ты прилетишь, - может, потерпел бы до следующего корабля.

- Было бы очень любезно с твоей стороны. - Она смотрела в стакан, но не пила. - Вам, богачам да знаменитостям, не приходится терпеть Тета-Цент. А мне, чтобы оплатить билет, пришлось подписать годовой договор.

- То есть ты была, по сути дела, рабыней?

- Скорее женой. Глава поселка вдовец, меня проспон-сировал в обмен на то, чтобы я привила его детишкам кое-какую культуру. Языком с ними позанималась, искусством, музыкой… И то и дело приглашал меня к себе в апартаменты. Тоже культура своего рода.

- Жуть какая. Тебе что, приходилось… спать с ним? Твой контракт в этом заключался?

- Ну, в контракте ничего такого не было, но иначе я бы лишилась расположения своего нанимателя. - Она сложила пальцы щепотью: - Да у него там почти ничего и не было.

Я прикрыл улыбку ладонью и, наверное, покраснел под слоем грязи.

- Я тебя что, смущаю? - спросила она. - Судя по твоим работам, это невозможно.

Не сумев удержаться от смеха, я ответил:

- У меня другие культурные ценности. Знаешь, нет такой таблетки, чтобы человек перестал быть петросианцем.

Белая Гора толерантно улыбнулась:

- Петросианская женщина не пошла бы на подобное?

- Женщина остается женщиной. Некоторым это, по секрету сказать, и понравилось бы. Но в большинстве они бы били себя в грудь и кричали, что лучше умрут или убьют того мужика.

- Однако они бы ничего такого не сделали, да? Не продали бы свое тело за билет?

Она села одним легким движением танцовщицы, повернулась лицом ко мне. Из-под глины показалась розовая кожа.

- Не стал бы говорить так резко, - я сглотнул, видя, как она разглядывает меня, - но - да, не сделали бы. Во всяком случае, если бы собирались вернуться.

- Вряд ли кто родом с цивилизованной планеты захотел бы остаться на Тета-Центе. Мерзкое место.

Пришлось перевести разговор на более безопасную тематику.

- Руки у тебя такие, что едва ли ты целыми днями ворочаешь огромные камни. С чем ты обычно работаешь?

- Много с чем. - Она перешла на мой язык. - Иногда ворочаю маленькие камушки. - Таким каламбуром на Пет-росе называли мужские яички. - Мне нравится писать красками, но основа моей известности - светозвуковая скульптура. Здесь хотела что-нибудь поделать с водой, заняться внутренней иллюминацией прибоя, но говорят, не получится - они не могут изолировать часть океана. Разве что в пруду, но там нет ни волн, ни приливов.