Страница 2 из 32
Да всеми вместе! Казаками, обозом, ржаньем лошадиным, скрипом тележным, высоким полдневным небом…
Эти добродушнейшие люди явят невиданное мужество, едва повстречаются с врагом своей земли, будут рубиться насмерть. И эта песня – как сама готовность в безвестной славе перейти от жизни к бессмертию небытия!
Изобретатель
…На газорегуляторной станции под Ленинградом – непорядок. Станция никак не справляется с заданным режимом. Регуляторы точно взбесились, мечутся вверх-вниз штоками, стучат, точно из пушек палят, клапанами, стрелки на приборах лихорадочно мечутся по всей шкале, на самописцах сплошные «дикобразы», а должна быть плавная, льнущая к окружности, кривая…
Уже на станции перебывали все – проектанты, инженеры, ученые. «Нет ламинарности», «сильная турбулентность», «недопустимая степень дросселирования»… Прекрасно. Все это бесспорно так. И все это мы сами знаем! Грамотные – заглядываем и мы в книги. Нам не диагноз – нам бы лечение! Ах, заскучали, уважаемые: разбрелись восвояси?
«Надо вызвать Преснякова!» – осенило кого-то из наладчиков. И все переглянулись: мол, как это мы не догадались? Усмешка по лицам: забыли о Преснякове!.. Звонок директору: нужна его персональная… Не любят директоры расставаться со своими персональными. Сразу перестают чувствовать свою персону? «Кандидат? Академик? Маг и колдун?». «Нет, не то, не другое, не третье – Пресняков это Пресняков!».
– Кто первым сказал «э»? То-то ж! Прибодримся. На-пе-ре-кур!..
Из машины выбрался человечек, из тех, кого привычней встретить в пивной или в бане. Из-под беретки торчат седенькие старческие кудряшки. Плащик сильно потерт, но пояс затянут до девичьей талии.
Ему что-то говорят, перед ним искательно суетятся – будто сказочный целитель явился спасти от смерти принцессу. Он рассеянно кивает, простирает маленькую, точно у мальчишки, ручку: «туда?». Так и вправду целитель спросил бы – «где покои принцессы?».
Возле Преснякова только один начальник станции. Они вместе наклоняются к регулятору, на котором красной краской в человеческий рост написано «№ 1».
Мы сперва держимся поодаль. Но любопытство наше толкает все ближе и ближе. Нет, видать, Преснякову мы не мешаем. Он небрежным взглядом глянул на услужливо развернутую кем-то перед ним инструментальную сумку. Достает из кармана плаща небольшой кожаный кармашек. Напоминает мне дедовский кожаный кисет на сшивальнике…
Мы приникаем ближе. Инструмент колдуна! Стало быть, и не колдун вовсе – если все же инструмент! И вправду – комбинированная отвертка с множеством лезвий в широкой ручке, плоскогубцы, разводной ключик… Инструмент, как видно, «хожалый», а в общем – ничего особого. Видать, все с терпеньем когда-то собрано на толкучке…
– Этот больше всего барахлит! – говорит начальник станции.
– Все верно… По ходу потока он главный удар принимает на себя… Один с ПТР1 против колонны танков…
– Он так стучит клапаном, что в Ленинграде слышно! Что только не делали – как сумасшедший!
– Это хорошо, что сумасшедший… С ума сошел, стало быть, ум был… Было с чего сходить… Вернем ему его ум… лучше сумасшедший, чем мертвый… Нужно вернуть ему нужную чувствительность… Вижу орудовали здесь неопытные руки… Звания, степени – теоретики. А требуется другое: чувствовать дух механизмов!.. Идемте теперь к следующему… Система: один за всех, все за одного!..
– Но вроде бы ничего не изменилось? Так же грохочет!..
– А может он один хорошо работать, если остальные плохо работают?.. Надо налаживать – и каждый по отдельности – и всю систему вместе… Это же понятно… Всех понемногу доводим до ума…
К вечеру станция пришла в себя. Пресняков ее довел до ума! Ему выписали «аккордную сумму» – в общем-то не так уж чтобы ощутительно. Директор извинялся – «ревизоры, контролеры… Своя, в общем, система… Все друг дружку сводим с ума…
Директор, подписывая платежку, искательно хихикнул. Кассирша сама принесла деньги, вежливо показала ногтем, где птичка: «сумму – прописью, правей и ниже – подпись». А сама с любопытством воззрилась на человечка, который за один час огреб ее месячный оклад. Смотрела и недоумевала. Ну, добро бы те, в добротных костюмах, на своих персональных «шляповозах». Ученые, одно слово. А этот…
– Кто ж он такой? – спрашивала наладчиков кассирша.
– А вышла бы замуж за него? Глянулся?
– А то! Такие деньжищи гребет… Любая – не задумываясь…
– Задумается… Гребет то он гребет… Да редко. Нет, не кандидат. Не академик. Он – если по правде – больше! Он – изобретатель! Этому нигде не учат – изобретателем надо родиться!
Как ни странно – кассирша поняла. И не потому, что – кассирша, а потому что: женщина. Еще бы – женщине не понять творчество, если ей дано сокровеннейшее творчество: родить человека.
«Прес-ня-ков» – причмокнув, склонив голову набок, в задумчивости протянула кассирша. – Очень русская фамилия. А он-то как раз не… пресный… Есть же талантливые люди!
И обвела нас глазами – точно желала немедленно и лично убедиться, почему каждый из нас не – Пресняков. А, может, надеялась на нас?
Во всяком случае – мы не потупились.
Лиловая папка
Принес в редакцию поэзии свой портфель, нагруженный рукописями. Вид у меня, надо полагать, под стать портфелю. Помимо приложенных к рукописям рецензий, я перегружен мыслями об авторах этих рукописей. Ведь не всё – далеко не всё – можно написать… О многом надо потолковать с редактором. О каждой рукописи, по поводу каждого автора. Мало ли мыслей накопилось по поводу всех этих рукописей вообще, главное, по поводу каждой отдельно!
Подчас она выеденного яйца не стоит – а заниматься ею надо всерьез, тратить на нее время, силы – куски жизни. При этом – не впасть в раздражение, или даже в мстительное чувство к неумелости и бесталанности авторской. И здесь то же – «но ты будь тверд, спокоен и угрюм». Последнее особенно поощряемо рецензированием. Отдаешь время, силы, главное, опыт на то, что никогда не увидит печать… Читаешь, думаешь, пишешь – и все без печати… Поневоле на душе, на лице эта печать – отверженности, если даже не больше: обреченности!.. К тому же – ты исполнен щедрости, доброжелательства, а люди тебя не понимают. Ведь каждый считает, что он пишет хорошо, что «зарезал» ты его рукопись, обездолил, лишил судьбы – по зловредности, за то, что «тебе платят», потому что так «велели в редакции»… Щедрость и доброжелательство люди понимают лишь к себе – не к поэзии!
Кто же ты – рецензент? Палач? Целитель? Спаситель?..
Надеялся, поставлю на стул свой тяжелый портфель, со скорбно-отрешенным видом буду вытаскивать по одной рукописи, сопровождая каждую каким-нибудь кратким резюме. «Безнадежно», «детский лепет», «форма без содержания», «тут что-то есть… Надо его иметь в виду. Начал не с формы, с сущности. Год-другой-труда – может родиться поэт!».
Обычно последнее – и говорится последним. Редактор смиренно кивает головой, он привык уже к этим «безнадежно», «детский лепет» и «форма без содержания» (любопытно, что не бывает наоборот – «содержания без формы»!). Огромный самотек рукописей – а линии их известны. Две ипостаси. «Не пойдет» (никак не может «пойти»!). И этого подавляющее большинство. При всем разнообразии фамилий, цвета папок, названий рукописей. И очень редкое, радостно-сдержанное, почти суеверное. «Это может пойти… Мне понравилось… Посмотрите сами…». Вторая ипостась – без эмоций, отрешенно, почти равнодушно.
Тут не перестраховка, не готовность пойти на попятную. Другое тут. Не выказать восторга, увлеченности, экзальтации и вообще – «настроения». Во все такое – плохо верится. И здесь то же: «тверд, спокоен и угрюм»… Это обывателю-читателю, литературным дамам обоего пола позволительно восторгаться. Мы же решаем судьбу автора. Годы труда! Мы по ту сторону добра и зла, мы почти не люди – какие-то авгуры, тайновидцы, нет у нас эмоций, одна лишь: объективность!..
1
ПТР – противотанковое ружьё. (Прим. ред.)