Страница 31 из 32
Деревенские и солдаты, привлеченные огнем и шумом, сбежались. Но переступить порога не могли. Сквозь трепещущую завесу огня, охватившего пол и сорванную с петель дверь, наблюдали за двумя сцепившимися людьми, то падавшими, то возносившимися с рычаньем и ревом.
Но вот начали перешептываться собравшиеся, и затем восхищенное слово прокатилось над ними: Лаврентий. Видно было: один из сражавшихся остановился, привлеченный окриком.
Лаврентий? Один из двух? Солдаты вскинули ружья и стали стрелять в пламя.
Но наутро средь пепла и черепицы сгоревшего домика не нашли трупов. Один только ствол странного дерева, похожий на скелет и не тронутый пламенем.
14
В городе еще ничего не знали о последних событиях. Лаврентий, казначейство и прочее были давно забыты ради других, более злободневных историй, и таким же забвением покрыто имя неудачливого Аркадия. Поэтому если бы сегодня и поступили достоверные сообщения о происходящем в деревушке кретинов или в деревне с лесопилкой, то разве мельчайшим шрифтом были, да и то при недостатке матерьяла, напечатаны на последних страницах газет, где их никто, разумеется, и не заметил. А теперь матерьяла было более чем достаточно, и самого неотложного, официального, не подлежавшего никаким переделкам или сокращениям, и потому можно сказать с уверенностью, что сведения о новом появлении Лаврентия не попали бы не только в отдел новостей, но даже в отделе провинциальной хроники для них не нашлось места. Сегодня город был удостоен посещением императора.
При обширности и разнообразии империи, ее юридический, так сказать, глава лишен был, разумеется, возможности часто показывать свое внешнее безобразие населению, столь преданному за безобразие внутреннее, и тем более появляться в местах, от столицы удаленных, каким был город с большим бульваром. И так как, кроме того, император, прозванный Рукоблудным, население свое ненавидел за данную ему оценку, презирал за раболепство и боялся, не зная сам почему, то, хотя показываться народу обязательное условие всякого правления, Рукоблудного видеть можно было чрезвычайно редко. Однако, по соображениям, лишь его окружающим доступным, ему иногда все-таки надлежало путешествовать, и император теперь и путешествовал, и так как город с большим бульваром лежал на его пути, то большого бульвара он и не мог избежать и должен был дать случай горожанам доказать еще раз все их холопство и низость породы.
Во всех слоях населения поэтому господствовала исключительная лихорадка, степень которой зависела от степени участия слоя в описываемых событиях. И едва ли не высшей степени достигала в среде полицейской. Так как задача, поставленная полиции государства, в таком случае была особенно трудной и щекотливой.
Во-первых, надо было личность императора охранять, так как в истории страны было принято, что императоры кончают жизнь насильственной смертью. Это задание было не столь сложно, если бы можно было точно знать, от кого надо охранять императора. Хотя в подобном случае ответ давался простой: от партии, но несостоятельность этого ответа была слишком очевидна: партия существовала не так уж много лет, а императоры умирали насильственной смертью испокон веков. Но ввиду <то-го>, что другие зачинщики были слишком высоко и полиции недоступны или просто неизвестны, полиция на своем ответе настаивала и, естественно, стремилась доказать свою правоту. А ввиду <того>, что партия, зная: император только вывеска лавки, где наживаются другие, покушаться на него и не думала, полиции, чтобы было, что пресекать, надо было самой устраивать покушения. Но потому, наконец, что устраивать покушения против самого императора было рискованно, да у холопов и не хватало духу, то затевались покушения против приближенных, которые и дрожали, действительно, за свои головы при подобных путешествиях. Вот почему борьба с партией была второй, одновременной заботой полиции.
Но так как все-таки покушения должна была выполнять не полиция, а партия, то полиции необходимо было если партией и не руководить, то, во всяком случае, партию подбивать на подвиги. Весь вопрос сводился к устранению неожиданностей, каковые, однако, бывали, ибо, сколь много своих рук полиция в партии ни имела, не все, разумеется, руководители были ее людьми. Ограбление казначейства удалось только благодаря находчивости Василиска, и на этот раз приходилось быть очень внимательным, чтобы случай с казначейством не повторился.
Немало обстоятельств облегчало при подобных путешествиях работу полиции, в частности этикет, отнимающий у особы коронованной всякую свободу действий и предопределяющий за много месяцев, как должна будет особа провести такой день и по каким улицам будет передвигаться, выполняя церемонии, расписание этого дня составляющие. И так как задолго было установлено, что гвоздем посещения будет торжественный молебен в городском соборе, в присутствии всех чинов гражданских и воинских, высших и средних, то собор был избран очередным театром.
На сей раз пантомима должна выйти особенно восхитительной и изящной, так как главная роль уделена женщине, и во всех отношениях замечательной. Действительно, Анна была продавщицей цветов, любовные приключения которой были известны далеко за пределами города. Красивой она не была, разве хорошенькой, но в ее странном устройстве – маленькая голова с широкой улыбкой, плоская грудь, чересчур пышные бедра и скульптурные ножки – было столько очарования и пошлости, что мужской пол города был без ума. Однако Анна, которая легко могла стать богатой и именитой, не извлекала из всех своих увлечений никаких выгод, оставаясь вздорной и нищей. Вот почему за ней установилась слава бессребреницы, открывая все входы в обществе, бескорыстие презирающем, и полиция, решив быть в кои веки остроумной, подсказала Анне, что ее настоящий путь, в таком случае, партия. Но, чтобы Анна, работая на пользу партии, не переусердствовала, ее держали в запасе, на какой-либо торжественный случай. И вот таковой представился, и Анну решено было пустить в расход.
Все было крайне несложно. В соборе Анна должна была совершить покушение на личность главы государственной полиции (разумеется, это было решение самого главы полиции, разработавшего подробности покушения), но не вполне удачное, быть задержанной и немедленно казненной. Благодаря покушению глава полиции упрочивал свою службу и получал очередную ленту и его подчиненным были уготованы награды и повышения. Членов же партии, обвинив их в соучастии, можно было частью сослать, частью заточить: новые источники полицейского процветания. И все было настолько ясным и предусмотренным, что даже лихорадкой, охватившей полицию, в сущности, были одержимы низшие и безответственные чины, тогда как руководители сохраняли величайшее спокойствие, выполняя свой верноподданический долг. С внешней же стороны единственно отличало особый быт огромной полицейской казармы от повседневного то, что текущие работы были приостановлены, а казарма превращена в костюмерную. Дни и ночи тут шились одежды всяческих горожан, так как переодетой полиции надлежало и изображать толпу, и представлять делегации ремесленников и купцов, чиновников и учителей, и всевозможные делегации, вплоть до правительственных кругов. И хотя император и знал об этом, а если бы и не знал, то легко мог догадаться, видя во всех углах страны приблизительно одни и те же уголовные лица, но этикет обязывал его делать вид, что, мол, доволен приемом, верит в подлинность представляемых ему людей, часто по десять раз в день, в одном и том же городе, менявших костюмы и грим, и задавать вопросы, выслушивать ответы и читать подносимые ему грамоты с удовольствием. Правда, вкусы костюмеров и любовь государственных народоведов к старинке приводили к тому, что люд, встречавший императора, был обыкновенно одет, как не одевался уже много веков. Но от этого все было только живописней, и неподдельному обывателю, видевшему перемещение разодетой полиции, выпадало зрелище не только забавное, но и поучительное.