Страница 17 из 32
О родителе сперва не подумала. Не могла допустить и мысли об его присутствии здесь, среди хаоса. Но странный предмет, полузасыпанный снегом, возбудил ее любопытство. Ивлита подошла и всмотрелась. В снегу дремал и покоился погребенный ее отец.
Ивлита слишком натерпелась, чтобы еще раз отчаиваться. Она только отвернулась и поплелась прочь. Даже без слез. Зобатым, подоспевшим к ней, сказала: “Там лежит мой отец. Не знаю, когда он умер. По всей вероятности, давно, я проглядела. Похороните его, пожалуйста. Я уже оплакивала его однажды и тем погубила. Не подобает убийце оставаться с убиенным”.
Проходя мимо Ионы и его сообщников, все не расходившихся, но уже ничего не предпринимавших: “Вы правы, по крайней мере, в той части обвинений, которая касается гибели моего родителя. Поэтому вы можете меня судить, отцеубийцу”.
Иона попробовал издеваться. “Ты думаешь, что другого нет дела, – натянуто засмеялся он, – как разбирать твои взаимоотношения с отцом? Этого только не хватало. Кажется, достаточно всем предстоит трудиться по восстановлению деревушки, не терять же на тебя время. Правда, я хотел только что сгоряча убить тебя. Но не за лесничего твоего собирался мстить, а за обиду. Однако, по рассуждении, решаю наплевать на тебя, так как то, что лавины скатились, лучшая порука в том, что смертей больше не будет…” А что у всякого на нее права, об этом ни слова. Ивлита пожала плечми и пошла к старому зобатому.
Старый был занят у себя на дворе, около дома, единственной, если не считать хлева кретинов, пощаженной бурей постройки, и сделал вид, что не замечает Ивлиты. На деле слушал внимательно, следил за ней исподлобья, не переставая возиться. У него, у старейшины, Ивлита искала заступничества. Отец ее погиб, Лаврентий, вероятно, тоже. Только что Иона и прочие хотели побить ее. Но когда она потребовала суда, они отказали. Не будучи уверенной, что, если она останется в деревне, а зобатый уйдет на пастбища, на нее не нападут вновь (а женщины не посмеют заступиться за любовницу разбойника, если и вообще согласятся принять ее в свое общество, что будет исключительной с их стороны любезностью), Ивлита и просит зобатого взять ее с собой на высоты.
Просьба Ивлиты была невыполнима. Женщины, не только ввиду их воображаемой слабости, не посещают пастбищ. Их присутствие там так же нежелательно, как в войсках, уменьшая доблесть, готовность к самопожертвованию и чутье. Существа, витающие в балках и у ледников, предлагая себя то и дело пастухам, достаточное доказательство того, что, желая вреда человеку, духи только и делают, что понуждают его к любви. И так как хотя горцы намного по чистоте и совершенству превосходят прочих обитателей земли, но от недостатков людских всецело не избавлены, ибо тоже спят с женами, то, чтобы не опуститься до общего уровня окончательно, и надлежит им проводить треть года на вершинах в воздержании. И если даже присутствие одной женщины не может повести к нарушению правила всеми пастухами, то внесет соблазн, и тогда конца не будет совокуплениям с духами и козами. А воспрепятствовать пастухам зариться на Ивлиту зобатый не сможет, тем паче, что Ивлита вдова разбойника, не венчана и должна поступить в общее пользование.
Оцепенение сошло с Ивлиты, и слова, что она, мол, общедоступна, даже из уст зобатого сочились даром. Общее достояние совершенно такое же, как луна и воздушное вещество? Сколь это ни заманчиво, но вселенские увлечения в Ивлите угасли, и невозвратно. Теперь она не так-то наивна. Зачем ее уподоблять вещам вечным, когда ее отец погиб, дом в развалинах, Лаврентия не стало. Она одна должна расплачиваться за всех, чтобы доказывать, что смерть не смерть, а чудесное превращение. Нет, другие умерли, и с ними и Ивлита. Ни у кого никаких прав на нее нет, так как она не от сего мира. Законы деревушки достойны уважения, но природа – большего, а что это не одно и то же, ясно, ибо деревушка, даже на заступничество кретинов несмотря, не уцелела. Быть честной вдовой – закон природы, после неудачной любви не хочешь другой. Вторая любовь неестественна.
Что из того, что Лаврентий был разбойником? И Ивлита горячилась, спорила, замечала, что от самозащиты перешла к защите любовника, а следовательно, оправдывала его убийства. И снова нравственный мир, однажды ей угрожавший, окружил ее дымом, за которым она ничего не различала. Ивлита запнулась. Она права в том случае только, если прав Лаврентий, а если Лаврентий прав, то медвежьи законы не хуже человеческих, и, значит, оправданы Лаврентий и Ивлита за убийства, и не случайно противопоставление Ивлиты и нравственности, а Ивлита существом своим и красотой – отрицание людских устоев. А коли так, может ли осуждать ее зобатый, который уставы гор только постольку считает выше плоскостных, поскольку они ближе к звериным? Нет, Ивлита не покоряется. Здесь ли, там ли, она будет обороняться с оружием в руках.
Зобатый не смотрел на нее, а въелся. Впервые видел, как подобает, эту женщину. Никакие правила тут не применимы, нет, это не женщина, а женское существо витающее. И раз таковыми кишат горные балки, то от того, что одним больше будет, решительно ничего не изменится.
И поэтому, когда несколько дней спустя горцы, наскоро поправив жилища, выступили навьючившись в горы, гоня коз и пронзительно свистя, задвигались вверх по ущелью, замечательными пользуясь мостами, Ивлита замыкала шествие, винтовкой вооруженная, хотя никто из пастухов оружия огнестрельного теперь не носил, опасаясь встреч с полукозлом, так как последний, имея нижнюю часть козлиную, а верхнюю стариковскую, нападает на людей только в серединные месяца года и когда завидит ружье, чтобы поточить о ствол зубы.
Что за путешествие! Покончили с листьями и хвоями, поднялись почти до самых истоков речки, вытекающей из ртутного озера узким, но высоченным водопадом, так что ртуть, падая, успевает перегореть в воду; пошли карабкаться на север по мокрому и глинистому откосу. Тогда как ущелье все еще не могло выбиться из-под снега, повыше его уже не было, весь сполз, так, лишь еще кое-где. Воспрянувшая трава была такой сочной, что козы, просидевшие зиму на сене, никак не хотели понять, что цель путешествия еще не достигнута и нужно погодить лакомиться. Вот последний разрозненный можжевельник и поросли рододендрона. Начинаются пастбища: длинная и узкая полоса, ограниченная с севера скалами и ледниками, за которыми самых вершин не видно. Тянется она, то и дело опускаясь, и тогда ее пересекает поток, весь в водопадах; или подымаясь, и чтобы от одного пастбища перейти к другому, надо преодолеть утомительный перевал. Почему передвижения настолько затруднительны, что день пути равен часу пути на плоскости, и только после нескольких ночевок горцы достигли ложбины, зобатым предуказанной. Теперь достаточно издать гортанный звук и козы рассыпаются по лужайкам, отваживаясь спускаться до леса. Вечером губной звук их заставит сбежаться к загородке, наспех сооруженной из веток. Следующее дело после загородки – воздвигнуть шалаши, приют для кадок с молоком и с сыром. Сами же горцы шалашами пренебрегают и, завернувшись в плащи, спят, на возможную стужу или дождь несмотря, под открытым небом. Если льет особенно сильно, приходится вставать ночью, выжимать рубаху, штаны и плащ, вновь их надевать, и так по нескольку раз.
Питанье: кислое молоко и сыр. Ни хлеба, ни мяса…
Ивлита, впервые вырвавшаяся за пределы деревушки, была слишком захвачена окружающим, чтобы страдать от этого. Она была вдруг счастлива. Внизу совместно с лесом и женщинами остались невзгоды, затруднения и вся нарочитая жизнь. Здесь можно смеяться над колебаниями и ужасами. Отныне Ивлита будет жить, как пастухи: зимой спать, а весной разгуливать по ковру азалий. Трудная жизнь – это вымышленная жизнь. Естественная легка и безоблачна.
Когда пастбище стало привычным, а зобатый, все разъяснивший, учивший горам и уму, о котором не вычитать из книг, начал повторяться, Ивлита решила проведать, что творится за скалами к северу. По ледниковому ложу, которое зобатый окрестил ласточкиным гнездом, она восходила однажды много часов, пока не добралась до невеликого снежного поля; отсюда на юг была уже видна не только гора, где зобатый стрелял косуль, но и смутные очертания неизвестной плоскости, за горой лежащей. Отважившись в следующий раз подняться еще выше, Ивлита достигла нового поля, более обширного и обрамленного утесами, в лед закованными. По снегу слонялось стадо туров, и Ивлита провела день, лежа на камне и наблюдая за животными. Однако, сколь ни велико было ее восхищение ими, она, когда стало смеркаться, а стадо уходить, взяла ружье и уложила одного из зверей. Зачем? Она и сама не знала. К чему жестокость? Не подражает ли Ивлита Лаврентию? Ведь и она убийца! Однако зеркало, отражая одушевленное, перестает ли быть само неодушевленным? Не покушение ли с негодными средствами поступок Ивлиты?