Госэкзамен

… за которым будет длинный, обстоятельный разговор с управляющим Людвигом Карловичем, ветеринаром Штейнбахом и геологом Ласточкиным, исследующим земли поместья на предмет всяких полезностей.

Трапеза из тех, когда ешь на драгоценном фарфоре (трофеи!) и серебре, но не почти не чувствуешь вкуса приготовленных блюд. Полтора-два часа бесед за столом, а потом – учёба…

Почивать на лаврах, надеясь на добросовестность управляющего, Корнейчуков и рад бы, да натура не та! А поэтому – чтение десятков книг из списка, составленного профессорами университета.

По необходимости можно прояснять непонятные моменты у одного из специалистов, проживающих в усадьбе. А потом – экзамены в университете! Биология, органическая химия, сельское хозяйство, экономика…

А куда деваться? Чёрт бы с ними, с поместьями… но куда он денется от своего народа?!

Вынырнув из-за высоких раскидистых деревьев, делаю широкий круг над лётным полем, поглядывая на ярко окрашенные ветроуловители и по въевшейся военной привычке, высматривая на земле возможные несоответствия. Всё в порядке, и я приземляюсь, как по учебнику – на три точки, без подскоков и козленья.

Короткая рулёжка, и "Феникс", вращая лопастями всё реже и реже, подъехал к ангару, у которого высится долговязая фигура Корнейчукова. Он изрядно раздался в плечах за то время, что мы не виделись, и выглядит эталонным атлетом, только что без дурной цирковой мясистости. Не силач, способный гнуть через шею рельсы, но с трудом пробегающий пару вёрст, а атлет времён Эллады, способный совершить самый длительный переход в доспехах, а потом сходу вступить в бой.

Чуть поодаль от него, в почтительном отдалении, несколько разодетых кафров, наряженных в том неповторим стиле, который московские вороны нашли бы, пожалуй, несколько ярким и вульгарным.

Африканцы не лишены своеобразного вкуса, пусть он и несколько эклектичен на взгляд европейца, воспитанного на Викторианских ценностях Старой Европы. Но это… полное впечатление, что предстоящий прилёт гостей начисто выбил из их возбуждённого сознания само понятие вкуса.

Они не выглядят полными дикарями, и надраенных медных кофейников, как это бывает в более диких уголках Африки, на себя не навешивают. Украшения вполне в африканском стиле, просто их до невероятия много – в три, в четыре, в пять больше, чем требуется даже по весьма специфической местной моде. Собственно, они наверное и нацепили на себя всё, что у них было. А зная местную незамутнённость нравов, они могли и одолжиться у соседей!

Спрыгивая с самолёта, я не успел коснуться земли, как попал в крепкие объятия друга.

– Пусти… – заворочался я, дрыгая ногами и сопя в съехавшую к носу полу собственного реглана, – да пусти ты, чортушко! Экий ты, Колька, здоровый стал! Тебе бы с Мишкой на пару в цирке с номерами выступать! Да поставь же… Коля, я летел без остановки почти шесть часов, што ты меня тискаешь…

– А-а… – дошло до плантатора, и он аккуратно поставил меня на землю, давясь от смеха.

– Вот тебя бы и заставил отстирывать! – кричу ему из-за ангара, орошая постройку литрами жидкости.

– В другой раз непременно! – с хохотом отозвался Коля, – Дожамкаю до последней капелюшечки и понесу отстирывать!

– Дожамкает он… – я вышел, скидывая реглан на руки подошедшему слуге, – жамкатель нашёлся! Всё, всё!

Отпрыгнув от расшалившегося друга, хлопаю его по длинным рукам и удерживаю дистанцию. Тот не унимается с игрульками, и я, сделав проход в ноги, роняю его на траву, где мы и возимся в партере. Оба ржём, а ощущение… ну ей-ей, как в детство вернулся!

– Веришь ли, – пожаловался Коля пару минут спустя, отряхивая с себя травинки и букашек, – вот так вот повозиться и не с кем! Не как тренировка, а…

Он не заканчивает предложение и дёргает щекой, еле заметно вздохнув и на миг приходя в дурное расположение духа. А я представил, каково это – без Мишки, Саньки, Фиры, дяди Гиляя и все-всех-всех, для кого я просто – Егорка… Одни сплошные подчинённые и вассалы, ети их в качель!

Представил, и ажно до тошноты, до желания бежать куда угодно, лишь бы подальше!

– Вот… – тихо сказал Коля, прекрасно поняв моё состояние, – а я так неделями… Понимаешь теперь, почему я в Дурбане такой… ну, дурошлёпистый?

– Н-да… ладно! – поводя плечами, сбрасываю незримую паутину уныния, рваными серыми нитями упавшую на нас, – Вернёмся к делам! Я чуть опередил нашу воздушную армаду, минут через пятнадцать начнут приземляться первые ласточки. Ты б подготовил тут… Чуть не полсотни самолётов, и всем в уборную нужно. Причём некоторым – невтерпёж!

Усмехнувшись снисходительно, Коля дёрнул подбородком на несколько причудливых круглых хижин из тростника, стоящих на краю лётного поля.

– А-а… – я почувствовал себя неловко, но всё ж таки попытался отшутиться:

– Вот не жамкал бы, тогда и посцал бы, куда надо! А теперь получи обосцанный ангар!

– Да! – тут же перескакиваю на тему, спеша заболтать недавнюю нелепицу, – Прикажи, пусть выгружают мой аэроплан! Только осторожней… там не только бумаги, но и вино.

– Из Франции прислали, – отвечаю на невысказанный вопрос, – Члены Жокей-клуба шлют вино из собственных виноградников. Я, ты знаешь, не любитель выпить, у меня оно так до скисания и простоит. А так хоть в дело пойдёт, да отписаться смогу – дескать, понравилось не только мне, но и высоким гостям на таком-то мероприятии.

Кивнув, он отдал несколько команд на зулусском, и тут же два кафра начали разгружать самолёт, а остальные разбежались по сторонам. Смотреть на чернокожих грузчиков, наряды которых стоят больше, чем иной парижский рабочий зарабатывает года за два, достаточно забавно и как-то неловко.

Африка, она такая, один сплошной диссонанс! Нищая и в тоже время безмерно богатая, к ней сложно подходить с европейскими мерками и пытаться переменить чернокожих на манер, угодный европейскому обывателю.

– Торжественная встреча, – тут же пояснил Корнейчуков, заметив мой интерес к матабеле, – ты раньше времени прилетел, да ещё и из-за деревьев на бреющем вынырнул, вот мои и не успели подготовиться.

– А-а… ну прости, – ёрничаю я и спохватываюсь тут же – а чего это я на друга серчаю? – Уф-ф… извини, Коля… устал очень.

– Полёт сложный? – посочувствовал Корнейчуков, подзывая слугу и что-то тихо тому приказывая.

– Сам полёт не особо… а вот его обеспечение – да! Маршрут подготовить, да в головы всем вдолбить…

– Вроде и взрослые люди, – пожаловался я, принимая из рук слуги огромный стакан ледяного лимонада с соломинкой, – а семь потов сошло, пока не втолковал каждому, что лететь нужно не "как удобней", а "как правильно"! Строго группами, с приземлением в контрольных точках и прочим.

– Это же Африка! – на эмоциях повышаю голос, заглушая их ледяным напитком, – Одиночка, да ещё если в сторону хоть на десяток миль вильнёт, и сесть при поломке придётся… Я за такого гроша ломаного не дам!

– Ну… – начал было Коля, – не так в Африке и страшно…

– Ага… – киваю вроде как согласно, но с ехидцей, – а зашибётся при посадке? Здесь же, как я погляжу, на каждом шагу подготовленные лётные поля, да? Эт тебе не пешкодралом, в сопровождении батальона дружественных аборигенов!

– Всё, всё… – друг шуточно поднял руки, – твоя взяла!

– Ничего, – устало потираю глаза, – зато опыт какой! В будущей войне перемещение такими вот армадами точно пригодится.

– А бритты… – Коля выразительно приподнял бровь.

– А бритты всё поодиночке летают, – усмехаюсь зло, – Я тогда через французов продавил идею аэроплана, как возрождения рыцарской конницы. Вот и утекло… да ещё в утрированном виде.

– Странствующие рыцари Неба… – с соответствующим завыванием передразниваю апологета возрождения рыцарства.

Коля, услышав знакомые нотки Аполлинера, много сделавшего для романтизации воздухоплавания, заржал не хуже коня. Творчество Гийома он ценит, и вполне приязненно относится к поляку, но саму фигуру поэта считает (и не без оснований!) изрядно карикатурной. Человек он очень симпатичный, но очень уж увлекающийся, да и придурь, положенная всякому приличному поэту, выдана ему, мне кажется, в тройном размере.