Страница 33 из 73
Целыми днями родовитый щенок дремал в тени, и сонные глаза его не отражали ни единой искорки собачьего ума. Ну, разве может настоящий охотничий пес быть таким? На охоте всякое бывает. Ведь может сложиться так, что Налету придется вызволять из беды своего хозяина. А способен ли на такое этот глупый, ленивый щенок? Я не знаю. Да, просто не знаю. Вдруг он заснет где-либо среди кустов или, испугавшись, сбежит… Поэтому скорое расставание с Налетом было для меня делом решенным. Просто я ждал случая, когда подвернется хорошая гончая.
Правда, Налет был еще молод и, увидав меня с ружьем, преображался, делался резким, порывистым, и даже глаза его принимали осмысленное выражение. Но ничто уже не могло поколебать моего решения. Не нравится мне эта собака и все. Не по душе пришлась.
Осень уже заметно похозяйничала в округе. Трава почернела и полегла. Деревья стояли полунагие. Лишь кубанские плавни зеленели еще сочно, молодо.
Мы спешили, стараясь успеть к вечернему утиному перелету. Вчера сторож дальней фермы Петрович, тоже большой любитель охоты, обрадовал нас вестью, что: «Уток в плавнях видимо-невидимо. Как поднимется стая — солнце меркнет…». И вот теперь наши болотные сапоги тяжело бухают по дороге, оставляя в пыли неглубокие следы…
Я с завистью поглядывал на новенькое заграничное ружье друга, и моя старенькая «тулка» словно бы прибавляла в весе и теряла в надежности.
— Слушай! Говорят, ты встречался с Черным разбойником, — внезапно прервал мои сравнения Юрка.
Вопрос был мне неприятен. Я не любил вспоминать об этом. Но от Юрки не так-то легко отделаться. И мне пришлось рассказать про тот несчастный день…
Прошлой осенью, в субботу, утомленный ходьбой и неудачной охотой на горлинок, я завернул на колхозный баштан. Бахчевник, старый, но еще крепкий казак из соседней станицы, угостив меня арбузом, пожаловался на диких кабанов, вытоптавших ночью четверть большого кукурузного поля рядом с баштаном.
Дикие кабаны на Кубани не редкость, но одно стадо последние три-четыре года стало притчей во языцех. Оно систематически совершало набеги на колхозные поля, уничтожая целые массивы кукурузы. Вожак его, огромный кабан-секач с разорванным где-то в схватках ухом, наводил страх на весь район. Ходили слухи о его исключительной свирепости. Ему приписывали убийство трех собак, посланных за ним в погоню. Он даже получил имя — Разбойник. Черный разбойник…
Я верил далеко не всем рассказам. Ведь стоит только раз набедокурить, а потом виновен ты или нет, все на тебя валят. Вполне могло быть такое и в данном случае. Тем более, что потравы за одну ночь случались на разных полях.
— Так что, мил человек… — басил меж тем бахчевник, — мне в мои-то годы на такого знаменитого кабана идти несподручно. А вот ежели бы ты согласился… Вдвоем-то оно надежнее. А на случай подранка, так у меня две собачки есть — знатные зверюги, по кабану пойдут запросто. А? Вот ежели бы твоя совесть охотницкая заговорила…
И моя совесть заговорила. Не откладывая, мы отправились выбирать место для засады. Кукурузное поле, особенно та часть, что ближе к лесу, было похоже на поле сражения. Стебли поломаны и втоптаны в землю, даже сама земля, высохшая к тому времени года в камень, была взрыта словно плугом. Растерзанные, недоеденные початки и зерна валялись всюду…
Из следов мы выделили один особо. Я сначала даже усомнился, что он кабаний: уж слишком велик, точно не кабан, а корова топталась здесь. Кроме того, след находился в стороне от других. Однако подрытые кое-где кусты и кабаний помет уверили меня, что здесь бродил огромный кабанище, и, если верить людской молве, это должен быть не кто иной, как Черный разбойник.
— Да-а-а… Хороший кабанчик, — удивленно протянул я.
— Это он — Черный! Точно! — загорячился бахчевник.
К вечеру, как назло, небо затянуло тучами, и ночь легла темная. Чуть слышно шелестел ветерок. В нос шибало запахом прели, сена. Тишины не было. Что-то фыркало, попискивало, потрескивало… Некоторые звуки были мне знакомы: вот затопал, пробегая, еж, вот глухо ухнул филин, но остальные звуки в темноте, когда видно всего в шаге от тебя, казались таинственными и тревожными…
Время, словно тоже прислушиваясь к ночной жизни леса, остановилось. Совсем близко от меня треснула ветка, и легкий озноб пробежал по спине. Я уже без всякого энтузиазма ждал кабанов. Что можно сделать в такой темноте? Не то что мушки — стволов не видно. В те минуты так мне ни капельки не хотелось, чтобы кабаны появились…
Снова треснула ветка… тоненько взвизгнул поросенок, видимо, прижатый неосторожными взрослыми, и опять тихо…
Но вот по какому-то сигналу, которого я не уловил, разом затопали копытца, затрещали кукурузные стебли — чавканье, хрюканье, повизгиванье… Начался пир. Я сидел, боясь шевельнуться.
Кабан хоть не видит в темноте, зато обладает отличным обонянием и может легко обнаружить человека по запаху. А что тогда? Стадо может уйти, почуяв опасность. А может и напасть. Или просто, напугавшись бахчевника, броситься в мою сторону… Мокрое место останется!
Я осторожно тронул курки. Холод металла придал уверенность. «И не стыдно! В руках ружье, заряженное жаканом 16-го калибра… А я трушу… Тоже мне — охотничек…» — Я издевался над собой, и это немного отвлекало.
Осенние рассветы на Кубани по-летнему стремительны. Только, кажется, начал бледнеть восток, а уже рвется, отступает темнота, и яркий свет нового дня залил все вокруг…
Я осторожно выглянул из-за куста, за которым сидел на куче прелой прошлогодней соломы. Кабаны находились метрах в ста-стапятидесяти. От ночных страхов не осталось и следа. Теперь я молил удачу подогнать кабанов поближе — на верный выстрел. Повернув голову в сторону леса, я замер. Метрах в тридцати, около куста терна, возвышалась огромная черная туша. Секач! Я увидел и белые отполированные клыки его, и волосатую морду, и четко настороженное ухо. Одно! Второго не было.
Черный! Он!
И все, кроме этой черной бугрящейся глыбы, перестало для меня существовать. Кабан чуть повернулся. Стрелять неудобно, я теперь видел только его широкий зад и спину. Приходилось ждать. Но вот Черный неторопливо двинулся к лесу, и я понял, что сейчас куст закроет его целиком. Ружье толкнуло меня в плечо. Кабан пошатнулся, или, может, мне показалось, и рванулся к опушке леса. После второго выстрела правая нога его подломилась, и он чуть не упал, но через мгновение исчез за деревьями.
На бегу перезаряжая ружье, я завернул за куст, к тому месту, где только что стоял Черный разбойник. Трава густо краснела кровью.
— В кого стрелял?
Я оглянулся. Бахчевник внимательно всматривался в следы.
— В Черного! — выдохнул я.
Держа наготове ружья, мы медленно двинулись по лесу. Раненый кабан-секач очень опасен. Он не боится человека и, почувствовав преследование, ложится сбоку своего следа, чтобы, выждав момент, броситься на врага. Охотникам это зачастую стоит жизни…
Вскоре мы вышли к большой поляне, сплошь заросшей густым, чуть не в рост человека, папоротником. Разойдясь в стороны, обошли ее кругом: выходного следа не было.
— Здеся! Залег! — Бахчевник недовольно поморщился. — Надо собаками травить.
— Пойдем по следу! — настаивал я горячо.
— Нельзя! Если не подох, жди беды. А в этих зарослях черт ногу сломит. Нет! Пусть его собаки пошурудят.
И бахчевник, взяв с меня слово, что я не рискну идти по следу, забросил ружье за спину и направился было прочь, но вдруг остановился.
— Ты вот что, паря! Собак моих видел?
— Да! — я не понимал, куда он клонит.
— Человека они не трогают. Шагай к ним, а если боишься, обрежь поводки, собаки сами по крови прискачут.
Я понял, что бахчевник разгадал мой тайный замысел — идти одному по следу. Протесты ни к чему не привели, старик был тверд и, поняв, что спорить — только время терять, я бросился к балагану.
Спешка придала мне смелости, без всякой опаски я подошел к волнующимся собакам, отвязал их. И они, поворчав для приличия, дружно натянули поводки, таща меня к лесу.