Последний рубеж

Отведя оставшихся в живых на безопасное расстояние, Богословский приказал бойцам спуститься к морю и ждать прибытия группы санитаров и врачей, уже высланных за ними из Геленджика. Едва добравшись до берега, изнурённые боем солдаты один за другим падали на тёплую гальку и засыпали, убаюкиваемые тихим прибоем, с упорной однообразностью плещущимся перед ними в жарких солнечных лучах. Из-за скал ещё долго доносились тяжёлые удары взрывов, яростные пулемётные и автоматные очереди. По небу тянулись густые и лохматые шлейфы дыма. Однако теперь всё это казалось далёким и ненастоящим, словно сама судьба решительным движением всевластной руки отодвинула от них в прошлое все ужасы страшного пятидневного боя.

Перед тем как провалиться в беспамятство, Андрей бросил усталый взгляд на плотно прижатые друг к другу величественные горы, выстроившиеся высокой зелёной стеной вдоль моря на восток – туда, где не стреляют оглушительно пушки, а воздух не пропах пряным смрадом сгоревшего пороха. Там ещё теплилась мирная жизнь, спасённая их 305-м батальоном морской пехоты, почти полностью погибшим в неравном жестоком бою, – его друзьями, с которыми ещё совсем недавно он делил миску жидкой мучной болтушки, несколько оставшихся гранат, мечтал выжить и победить.

Чуть более года назад, в мае сорок первого, Андрей точно так же лежал здесь, на камнях – в этом очень удобном для привала месте на берегу моря. Тогда жгло не огнестрельные раны, а натёртые новыми ботинками ноги, и он, чтобы притупить ноющую боль, сидя на берегу, погрузил стопы в ещё по-весеннему прохладную воду. Где-то далеко в волнах плескались его сестра Нина, брат Витя и Ваня – брат Полины, а родители с Анной Васильевной под скалами разбирались с рюкзаками. Полина, тоже поставив ноги в холодную солёную воду, сидела рядом с ним и задумчиво перебирала маленькие разноцветные камешки, которые небрежно бросал взад и вперед беспокойный прибой.

Его отец, Дмитрий Николаевич, собрал обе семьи – Новицких и Щербаковых – и повёл в дальний увлекательный поход по Маркотхскому хребту. Андрей хорошо помнил, что здесь они сделали последний привал перед тяжёлым долгим переходом. Поздним вечером ближе к Геленджику, в восточной части Цемесской бухты, почти на самой вершине горы Пенай за Дообским маяком они разбили палатки.

После вкусного сытного ужина, приготовленного на костре и аппетитно пахшего ароматным дымом, Андрей поднялся на узкий уступчик на краю крутой высокой скалы и сел там, разглядывая окрестности. Отсюда Новороссийск казался едва различимой узкой полоской в западной части залива. Вокруг города и на десятки километров кругом мускулистыми складками топорщились темнеющие в вечерних сумерках горы. Прямо перед Андреем, начинаясь где-то глубоко внизу и протянувшись до самого горизонта, распахнулись беспредельные тёмные морские просторы.

Андрей любил море. Он мог часами сидеть, глядя на бескрайнюю водную гладь, дышащую освежающими солёными бризами и располагающую к размышлениям. Тогда ему было о чём подумать.

Сзади подошла Полина.

– Можно к тебе? – осторожно, словно боясь кого-то спугнуть, спросила она. – Почему ты сидишь тут один, вдали от всех?

– Посмотри, как здесь красиво! – улыбаясь в ответ, восхитился Андрей. – Сколько ни смотрю, всё равно не могу оторвать глаз.

– И правда, – посмотрев, согласилась Полина. – Значит, будем любоваться вместе.

Она легла на бок на траву рядом с Андреем, сидящим по-турецки, положила голову на его колено и тоже стала заворожённо рассматривать серо-изумрудную морскую ширь и нависшие над ней горы. Солнце тем временем, выбросив в облака последние, быстро погасшие лучи, спустилось за горизонт. Небо почернело, и на нём рассыпались яркие звёзды. Моря уже не было видно. Казалось, они сейчас на самом краю света, над обрывом, после которого больше нет ничего, кроме вечной черноты.

Полина легла на спину и, глядя на Андрея снизу вверх, сказала:

– Жаль, что так быстро стемнело, правда? Никогда раньше не видела такой красоты. Ну что, пойдём к нашим?

– Иди, если хочешь… – спокойно произнёс он. – А я ещё посижу здесь, подумаю.

– Ты ещё не надумался? – рассмеялась Полина. – О чём, интересно, можно так долго думать?

– О тебе… – прямо ответил Андрей и, наклонив голову, посмотрел ей прямо в глаза.

Полина перестала смеяться и в задумчивости прикусила губу. Полежав ещё минуту, она подняла голову с коленей Андрея и села рядом.

– Зачем обо мне столько думать? – растерянно спросила она.

– Я так давно знаю тебя, – начал Андрей, – с самого детства. Ты всегда была моим лучшим другом, но мне хочется, чтобы мы стали не только друзьями.

Они долго смотрели друг на друга, пока Полина наконец не произнесла:

– Наверное, рано об этом думать. Разве нам плохо так?

– Могло бы быть ещё лучше… – вставая ответил Андрей. – Потому что я люблю тебя. Но ничего не поделаешь – на нет и суда нет.

С этими словами он шагнул к обрыву и прыгнул вниз. Ещё засветло, придя сюда первым, Андрей заметил узкую плоскую площадку, выступающую из края скалы двумя метрами ниже уступчика, на котором они сидели. И теперь, желая разыграть Полину, он спрыгнул туда. Не успели его ноги коснуться каменной ступеньки, как сверху раздался оглушительный испуганный девичий крик. Поняв, что перестарался, Андрей сразу же влез обратно по пологому краю обрыва.

– Не кричи ты так! Всех вокруг перепугаешь, – шикнул он на неё и, взглянув на застывшее от изумления лицо, не смог сдержать громкого смеха.

Растерянность и испуг сменились в глазах Полины гневом и яростью. Она с размаху влепила ему крепкую звонкую пощечину, крикнув «Дурак!», быстро повернулась и побежала не оглядываясь к палаткам, чернеющим вдалеке на фоне звёздного неба. Андрей остался стоять в темноте, с досадой глядя ей вслед и потирая, словно кипятком обожжённую, щёку.

С того вечера – до конца похода и после возвращения в Новороссийск – Полина с ним не разговаривала. Сам Андрей, осознав позже всю глупость своей шутки, тоже стремился как можно реже попадаться ей на глаза. Несколько раз он собирался с духом, чтобы поговорить с ней, но непроходящее чувство вины быстро отбивало стремление к разговору. Правда, нашёлся подходящий повод для извинений. Тайные надежды Андрей возлагал на свой выпускной вечер, намеченный на 22 июня. «На него-то она точно придёт вместе со всеми Щербаковыми, – убеждал он сам себя. – Там и поговорим. А раньше – только хуже будет».

Однако из-за войны, начавшейся именно в этот долгожданный им день, торжественные мероприятия в городе отменили. Сразу после коротких, скупо обставленных школьных линеек, названных, чтобы не нарушать традицию, выпускными, парней с только что полученными аттестатами в руках выстраивали в колонны и отправляли в ближайшие военкоматы.

Всё, что не касалось войны, в наступившие грозные дни отодвинулось на задний план. Андрей это почувствовал и сразу понял, что солдатская судьба может запросто забросить его из родного новороссийского военкомата куда угодно – от карельских сопок до украинских степей. Надо было схитрить, найти способ оказаться ближе к дому.

Сначала Андрей подумал о флоте, но в моряки его не взяли. Тогда он напросился в морскую пехоту и, к своему счастью, нашёл покровителя в лице офицера, который искал пополнение для Балтфлота. «Ничего, – решил Андрей, – дивизий, куда могут отправить, – не счесть, а флотов – всего три. Велик шанс, что выпадет Черноморский, а это уже, считай, дома».

К счастью, так и вышло. К окончанию двухмесячного курса молодого бойца Новицкий узнал, что его вместе с другими готовят для обороны Одессы, куда их должны перебросить в составе подразделения, приданного 157-й стрелковой дивизии.

В конце августа перед окончательными сборами для предстоящего морского броска на запад бойцов отпустили в двухдневное увольнение. Жарким августовским вечером Андрей пришёл попрощаться с родными в их квартиру в старинной башне на Октябрьской площади, которую он никогда раньше не покидал так надолго. Несмотря на то, что война бушевала уже более двух месяцев, новороссийцы не успели почувствовать её. Город оставался в глубоком тылу, и никому здесь в голову не приходило, что фронт когда-либо докатится до этих мест. Напротив, все ждали громкой победы и не сомневались в её близости.