Останься со мной

– Да вовсе нет, – беспечно ответила Лера, делая вид, что рассматривает цветы. – Подумаешь, шутка. Это же было не взаправду, не по-настоящему.

– Что?

Как эта змея, эта чертовка подобралась так близко?

Цветы лежали там, откуда он их взял перед тем, как вручить девчонке, а Лера, все так же бесстрашно и наивно – теперь он знал, что ее наивность это притворство и искусная игра! – глядя в его лицо яркими веселыми глазами, стояла близко-близко, посмеивалась, словно понимая, нет – словно зная точно, каких усилий ему стоит держать себя в руках.

– То, что вы делали, – дерзко ответила она. От ее губ пахло фруктовым ароматом, Акула ощутил этот нежный парфюмерный запах потому, что девушка была невероятно, недопустимо близка, так близка что он чувствовал тепло ее тела, чувствовал малейшие прикосновения ее одежды от порывов ветра к своей одежде, и свое накатывающее дикое, неконтролируемое возбуждение – тоже. – Это же было не по-настоящему. Шутка. Зачем извиняться?

– Да? – вкрадчиво произнес он, все еще стараясь держать себя в руках, хотя уже отлично понимал, что влип, что попался, что не может сделать и шагу назад, чтоб вырваться из плена ее соблазнительного, дурманящего аромата, ее жара, ее желания. Ее влажные губы были близко; очень близко. Они почти касались его губ, и Акула крепче стиснул руки, чтобы девица не заметила, как неистово его трясет, как напряглись его плечи, потому что все его существо рвалось, рычало и вопило – возьми! Схвати!! Бери же! – А как по-настоящему?

Лера не стала напрыгивать; в этой неспешной напряженной тишине резкие и быстрые движения были неуместны и дики. Она лишь привстала на цыпочки и – нет, не поцеловала, а тонко и осторожно коснулась его губ своим соблазнительным ротиком.

Какая приманка! Какая жестокая и хитрая – как капля крови в морской воде! – приманка!

И отказаться было невозможно, нет, нельзя отпрянуть, сделать шаг назад, оттолкнуть, не попробовать! Акула ухватил ее, стиснул, измял жадными руками нарядную светлую блузку, впился в ее губы со стоном, жадно, разрываясь между «нельзя», гремящим в мозгу раскатами чудовищной грозы, и таким же ослепительным, выжигающим досуха «хочу!».

Хочу!..

Девчонка потерялась в этом поцелуе, слишком неумелая, слишком неловкая и неспешная, а он исцеловывал ее сладкие пухлые губы, жадно вдыхая ее запах, упивался ее сладостью, лаская языком ее мягкий язычок, прихватывая его губами слишком откровенно и развратно, пожалуй, так, как никто не делал этого в ее недолгой жизни, проникал горячим языком в ее рот – и едва не упустил ее, когда у девчонки разом подогнулись дрогнувшие колени.

До дрожи, до боли – возбуждение накрыло его с головой, и он, ухватив девчонку за талию покрепче, прижал ее к себе, прижал ее к своему вставшему члену, деля с ней тайну – он хотел ее. Дико вожделел ее, до безумия хотел оттрахать прямо тут, на капоте машины, зажимая ее рот поцелуями, чтобы не смела кричать, чтобы все ее стоны, все ее крики, самые неслышные вздохи – чтобы все досталось только ему.

«Что я творю, что творю, – билось у него в висках, когда он в сотый раз провел по ее сочным губам языком, слыша сдавленный жалкий стон девушки и чуя, как оглушительно пахнет ее желанием. – Нельзя же… нельзя…»

– Теперь по-настоящему? – хрипло поинтересовался он, через силу отрываясь от ее губ. Спросил – и поцеловал снова, снова с головой бросившись в сумасшедшую страсть, вливая ее вместе с дыханием в девчонку, много, слишком много, так, что у Леры снова дрогнули колени. Ей, не пробовавшей в своей жизни такого мужчину, как он, этого было слишком много; она даже не смогла ответить сразу после того, как он ее отпустил, разжав через силу руки.

Ее пошатывало, ее длинные тонкие ножки подгибались, когда она оступила от него, унимающего шумное дыхание, на пару шагов. В ее бирюзовых затуманенных глазах все еще плавала тень удовольствия, но было и еще кое-что.

Злорадный, дерзкий, колючий огонек.

Ее тонкая кисть как-то нехорошо, с показной бравадой отерла вспухшие от поцелуев губы, Лера усмехнулась – пожалуй, даже зло, – торжествуя свою победу. Она прекрасно видела, знала, чертовка, изначально, что он ее хочет, что он пытается отстраниться – и спровоцировала, спровоцировала его!

– Уже лучше, – ответила она дерзко, небрежно подхватывая букет в руки. – Но еще не Акула.

Она расхохоталась – звонко, обидно, – развернулась, и ее каблучки весело застучали по асфальту. Потрясенный Акула молча проводил ее взглядом; где-то впереди, на тротуаре, сидел бомж, выпрашивающий милостыню – и в его грязные руки, протянутые к девушки, и был отправлен роскошный букет роз, а Лера зашагала дальше налегке, еще быстрее, и не оглядываясь.

– Однако, – протянул Акула. В голове его звенело, словно он был оглушен взрывом. – Два-два, милая…

****

Каждый шаг давался Лере с трудом, хотя она изо всех сил старалась шагать танцующей, легкой походкой. Свернув в подворотню, она едва ли не рухнула, привалилась спиной к стене и сползла вниз, выставив коленки, которые все еще дрожали. Поцелуй все еще жег губы, Лера натянула юбку и зажала ее меж ног, потому что там, внизу живота, все пульсировало, наполняя ее тело просто наркотическим нереальным кайфом. Ужасно было жаль своего широкого, необдуманного и глупого жеста; хотелось вернуться и отнять у онемевшего бомжа роскошный букет, нет – хотя бы одну розу выдернуть, оставить себе, потому что подарил – Он… Лассе. Акула.

Подарил, извиняясь. Подарил, желая высушить вчерашние слезы. Загладить вину.

Высокомерный Акула-Лассе, в чьем снисходительном молчании и взгляде свысока больше секса, чем во всех словах и поступках знакомых парней Леры!..

Старшая сестра ее подружки, с которой они вместе подавали документы на поступление, двадцатишестилетняя девица, работающая курьером в фирме, возглавляемой братьями Виртанен, Анри и Лассе, лихо зажимавшая сигарету отбеленными у стоматолога зубами, сидя на подоконнике в одних трусах, красила ногти на ногах вишневым лаком, загорала спину на августовском нежарком солнышке и взахлеб рассказывала, как у нее темнеет в глазах, когда босс просто входит в приемную.

– Натуральная Акула, – рычала она страстно, стиснув зубы. – Сердцами питается. Вырвет – и не поперхнется!

Эти яростные слова, однако, были произнесены таким томным, таким страстным голосом, что Лера с усмешкой подумала – а ты не прочь, чтоб он вырвал твое сердце… Ну, хотя бы куснул между голых сисек.

На снимках с корпоративов, которых у курьерши была просто пачка, Лассе показался Лере высокомерным и холодным. Красивый, холеный, но эгоистичный, отстраненный и даже слегка злой мужчина, злой нехорошей, недоброй злостью. Рядом с ним вились какие-то гламурные красотки. Загорающая на окне курьерша, щуря от слепящего солнца глаза, потягивая через соломинку тепловатый сок и нащупывая на тощеньком тельце предательские жировые складки в виде дрябленькой кожицы на животе, пояснила, что у Акулы постоянной девушки нет, но вот такие «модели человека повышенной тюнинговости» время от времени у него появляются.

– Вот эта, блонда – прошлогодняя, – тыча в фотографию острым вишневым ногтем, поясняла курьерша. – Как она на него вешалась!.. Ножками сучит, сиськами жмется. Аж чуть в трусы кипятком не ссыт, скулит, как болонка. А вот эта фифа долго продержалась, аж полгода. Он от нее едва ли не газеткой отбивался. Она все хвасталась – я смогу, он будет мой, да я его, да от меня никто живым не уходил…

– И что? – спросила Лера, сама не замечая, как красит ногти вишневым. Это был словно знак тайного общества, Орден Свидетелей Акулы, и она вступила в него, не раздумывая, тотчас же, полюбив по одним только горячечным словам и старым фото.

– И ничего, – ответила курьерша. В ее голосе прозвучало неподдельное ликование. – Не, трахнуть-то он ее трахнул. Она потом месяц счастливая ходила, все хвасталась, какой он мачо, какой горячий и бла-бла. Но…

– Красивая же девушка, – с изумлением произнесла Лера, рассматривая несостоявшуюся пассию Акулы.