Страница 5 из 14
Миназ запихнул в рот последний кусок, запил чаем и развернул свёрток, брошенный Азад рядом с ним. Потёртые туфли на толстой подошве и старенький халат в заплатах оказались большими, но выбирать было не из чего.
– Спасибо, тётя.
– Ерунда. Твоя мать мне больше сделала. Ты слушай: сейчас выйдешь от меня и иди на Большой базар. Через несколько часов выходит караван в Мехбад. Уговори хозяина взять тебя – котлы чистить, верблюдов кормить, хоть ноги ему мыть обещай. Главное, из города убраться. Понял?
– Да, тётя.
– Всё, доел? Тогда иди.
Она проводила его до выхода, поцеловала сухими губами в лоб и открыла дверь. Миназ вышел на улицу, щурясь от яркого солнца, и за спиной лязгнул засов.
– Здравствуй, дорогой.
Ещё моргая, Миназ огляделся. С одной стороны улочки стоял детина, улыбающийся щербатым ртом. С другой – дадвар с помощником и дядька Хабир.
– Думал убежать?
Миназ, не размышляя, рванул в сторону детины: мимо одного будет легче прорваться. Тот стоял, всё так же улыбался и даже не сдвинулся с места. Но когда мальчик попытался проскочить мимо, резко выкинул руку в сторону.
Перед глазами Миназа всё закружилось, он ударился о стену дома и сполз в дорожную пыль. Больно! Очень-очень больно! А ему уже скрутили руки, затянули верёвкой и вздёрнули на ноги.
– Никуда тебе не деться, птенчик, – жарко дыхнул в ухо голос дядьки, – Весь в папочку, гадёныш. Ничего, тебя быстро научат слушаться.
Он хотел ответить, сказать, что обязательно отомстит, накажет. Но сил не хватило. А в голове звенел гадкий смех родственника. Миназа подняли и куда-то потащили.
Три дня он провёл в аду. Колодки, сарай, где держали таких же бедолаг, скудная еда на закате. А затем его вывели на помост и продали купцу из Тадмора. Через неделю караван тадморца покинул долину, где родился Миназ, и ушёл в пустыню.
– Просыпайся, отродье иблиса!
Тычок остроносой туфли под рёбра был не чувствительный, но очень обидный. Косоглазый Касым пнул мальчика ещё раз и украдкой глянул на шёлковую занавесь, за которой спал хозяин каравана.
– Будь проклят плешивый торговец, продавший тебя, – шёпот Касыма булькал и шипел, – бегом, маленький вонючка. Господин скоро проснётся, и ему потребуется свежая вода для омовения.
Миназ встал, потирая кулаком заспанные глаза. Подхватил деревянное ведёрко на длинной верёвке и вышел из шатра.
Над пустыней лежала обнажённая ночь, с драгоценностями-звездами на груди. Холодный ветер шелестел песчинками и где-то в темноте всхрапывали верблюды.
– Ну погоди, Касым, – лёгким шагом мальчик двинулся между шатров, – пожалуюсь господину, что ты гоняешь меня ни свет ни заря. Да и самого господина разбудить можешь.
Колодец, сложенный из гладких булыжников, вынырнул из темноты. Миназ, замечтавшись о взбучке для недруга, больно стукнулся большим пальцем ноги о камни колодца. Слёзы покатились из зажмуренных глаз. И следом за ними явились остальные печали – мальчику стало ужасно жалко себя. Плюхнувшись на песок и уткнувшись лицом в ладони, он заплакал о пропащей жизни.
А через мгновение слёзы кончились. Осталась непривычная взрослая пустота и снисходительная усмешка. Что взять с глупого раба? Что кроме плача, может себе позволить жалкий ребёнок?
Нет, так не пойдёт! Встав и отерев лицо шершавыми ладонями, мальчик с остервенением стал спихивать тяжёлую крышку с колодца. Он не будет плакать – его предки были воинами, купцами, путешественниками. Они никогда не позволяли себе расклеиться от мелких потерь. Ну и что, что раб? Зато жив, не калека, и впереди ещё целая жизнь. Тысячи возможностей чтобы выкупить себя или, в крайнем случае, сбежать. В конце концов, он Миназ, сын Банара из рода Зугд. Его предки владели тысячами таких караванов. И он будет владеть, если не раскиснет и возьмёт себя в руки.
Расплёскивая холодную, тёмную как небо воду, мальчик вытащил из колодца ведро. Осторожно поставил на песок, и присев рядом на колени впервые за долгие дни умылся. Тяжёлые капли, срываясь с подбородка, падали в песок. А мальчик, подняв глаза к алмазной пыли звёзд, шептал стихи древнего гимна.
«И да будет слово Твоё как закон».
Пересыпающийся песок шипел змеёй, обтекая босые ступни.
«Да не оставит меня милость Твоя. Последую за перстом Твоим и заповеди исполню Твои».
Ветер колыхнул грязные пряди волос.
«Голос Твой услышу со дна темницы, из царского дворца уйду по воле Твоей».
Далёкий вой прокатился над головой.
«Я глина в руках твоих. Возьми и исполни задуманное до создания мира. Да не воспротивится сердце моё и разумение».
Мальчик зачерпнул из ведра и поднял сложенные лодочкой ладошки, протягивая холодной глоток небу. Звёзды, отражаясь в предложенной воде, с удивлением взирали на маленького раба, сотворившего древний ритуал. А он смотрел на них и ждал знамения. Знака, дарящего надежду. Но небеса молчали, играя неслышимую музыку сфер.
Руки опустились, выливая воду. Миназ поднялся и, сгибаясь под тяжестью ведра, побрёл обратно к шатру. Не видя, как из созвездия Стража полетела к земле падающая звезда. Знак? К добру? Ко злу? Кто из живущих знает – пусть молчит.
Глава 4 – Богодел
Они ждали Хан-Го в переулке рядом с башней. Десяток гвардейцев-фарисов в багровых плащах и высоких шлемах.
– Шуофкан, – сотник Балик Железнорукий сделал шаг вперёд, положив ладонь на рукоять меча, – по велению сердара, ты пойдёшь с нами.
Волшебник кивнул, удивляясь такому обороту дел. Он внезапно впал в немилость? Но спорить Хан-Го не стал. Идти? Пожалуйста, он законопослушный шуофкан, следует указаниям владыки.
Шагая в окружении фарисов, Хан-Го размышлял о причинах внезапного вызова. Неделю назад, в тот день, когда он встречался с Балхом, сердар уехал на охоту. Ничего необычного, иногда на владыку нападала такая блажь. Интересно, сердар уже вернулся и жаждет увидеть любимого шуофкана? Или кто-то из придворных решил посоветоваться с волшебником? Вины, ни явной, ни тайной, Хан-Го за собой не числил.
Они вышли из лабиринта улиц и пересекли огромную Площадь собраний. Но фарисы не повели его к главному входу дворца, свернув направо. Пройдя вдоль стены, Балик Железнорукий приказал остановиться около окованной железом неприметной двери. На троекратный стук им открыл фарис в синем плаще.
– В городе наступает ночь.
– И только бессмертные всегда на посту.
– Проходите.
Хан-Го усмехнулся забавному паролю, но запоминать не стал: каждый вечер его меняли, выбирая строки из случайной книги.
Балик отослал остальных фарисов и сам повёл шуофкана через задний двор цитадели. Вокруг царила жизнь, обычно скрытая от досужих глаз: готовили еду для челяди, сушилась одежда на растянутых верёвках, бегали слуги, а в загончике квохтали куры. Хан-го подумал, что заглянул в тайный механизм часов дворца: грубые железные шестерни, двигающие золотые стрелки на парадном циферблате.
– Сюда, шуофкан, – Балик указал на вход для слуг.
Недолго поплутав коридорами, сотник привёл его к низкой двери под охраной двух фарисов.
– Проходи, волшебник. Тебя ждут.
Хан-Го кивнул и согнувшись вошёл внутрь.
Это была спальня: широкое ложе, застеленное покрывалами; пол устлан коврами; клетки с певчими птицами; роспись из листьев на стенах. Выстроившись рядком, замерло несколько придворных в расшитых золотом халатах. На постели лежал хозяин комнаты, дворца и державы – сердар Камбис Второй. Бледный, дрожащий как в лихорадке, накрытый стёганым одеялом до подбородка. Рядом суетились врач и старая кормилица. Хан-го сделал два шага вперёд и поклонился.
– А вот и ты, Хан, подойди, – голос владыки потерял былую мощь и теперь скрежетал полушёпотом, – Ближе, сядь рядом со мной.
Шуофкан присел на край ложа, гадая, что произошло с сердаром. Ранен во время охоты? Болен?
– Все вон! – сердар приподнялся и рявкнул неожиданно громко.