Страница 11 из 22
Дог-Лорд был на месте, но очень сильно мерз по ночам. Короткая шерсть его не грела, и иногда Гроза слышала с его участка стук зубов. Ночами хорошо слышно. Хозяйке было не до дога-Лорда. Хозяин перестал приезжать. Заскучала хозяйка, заскучала и собака. Бабушка, злорадно поглядывая в сторону их участка, несколько раз говорила слова: «хапуга», «арестовали»… Теперь и хозяйка дога-Лорда частенько и надолго отлучалась. За собакой ухаживала соседка, к которой привозили овчарку Герду. Дог-Лорд скучал-скучал и заболел. Сначала от тоски по хозяину и хозяйке, потом прицепилась какая-то зараза, под названием «чумка», и дог-Лорд слег. Лежал он на подстилке на солнышке, шерсть его потускнела, тело обмякло, передвигался он с трудом. Потом совсем перестал вставать. Гроза не могла подойти ближе, не пускала железная сетка забора, но она издали спрашивала дога-Лорда:
— Чего болит-то?
— А-а! Все. Жизнь не мила.
И как-то умер. Жил-жил и умер. Перестал двигаться, перестал дышать. Все!
Приехала хозяйка, приехал хозяин.
— Выпустили, — сокрушалась бабушка. — Надо же… Хапал-хапал, а его выпустили из тюрьмы…
— Не стыдно тебе?! — стыдил ее дедушка. — Радоваться нужно, что не пострадал невинный человек. Не арестовали бы и собака была бы живая.
— Сам замолчи! — кричала бабушка. — Ему, видишь ли, машина не машина. Иностранную подавай! Не дача, дворец! Железной сеткой огородился…
Хоронили дога-Лорда прямо на участке. Сколотили ящик. Выкопали яму. Хозяин плакал, а хозяйка прямо слезами умывалась. И Грозе захотелось тоже умереть, чтобы плакали, закапывая ее, и бабушка и дедушка, чтобы обязательно Толик приехал.
После похорон дога-Лорда так стало тоскливо, что Гроза не выдержала, потихоньку вылезла в дыру в заборе, спустилась в овраг, села на дне его и завыла, обращаясь к ярко светящей луне. Хорошо ей вылось. Всласть! Главное — никто не мешал.
На дачах людей становилось все меньше, звуки становились все громче… Земля холоднее. Утром прихватывали заморозки. Дедушка стал часто уезжать на своем «Москвиче», полностью загруженном разными вещами из домика. А однажды, когда срывался первый снег, дедушка открыл заднюю дверцу и позвал:
— Гроза, в машину!
Гроза послушно уселась на сиденье. Любила она с дедушкой ездить. «Москвич» взревел и покатился по дороге. Ехали недолго. Дедушка остановил машину на краю оврага, подобрал палку с дороги, кинул вниз:
— Гроза, принеси.
Гроза видела палку, она лежала на дне оврага. Палка обыкновенная, бросовая. Зачем она понадобилась дедушке? Не поймешь этих людей: то совсем еще годные кости в яму бросают, то никчемная палка понадобилась. Но приказ есть приказ. Гроза стала спускаться по склону и услыхала дедушкины слова:
— Прости меня, собачка! Может, даст Бог, и выживешь. А так… К Толику нельзя, у него уже новая собака есть — чистопородная, а к нам со старухой… Ты ж ее знаешь. Ведь что удумала: «Задуши!» А как я могу?! Рука не поднимается. В общем — прости и прощай!
Когда Гроза с палкой в пасти поднялась наверх из оврага, не было на дороге ни дедушки, ни его «Москвича» и вообще никого не было. Другая собака, даже самая чистопородная, закатила бы истерику — завыла, заплакала… Гроза же сделала круг и, убедившись, что запах бензина сильнее в той стороне, откуда они приехали, решительно потрусила в том направлении.
Гроза еще не знала, что людям она стала не нужна, что люди ее предали, и что она лишилась дома, хозяев, потеряла имя и стала обыкновенной бездомной собакой. Бездомной Шавкой!