Жили-были…

В настоящее время, Постановлением Тамбовской областной Думы от 11.06.2015 г., село Львово объединено с деревней Петровское с сохранением общего названия – Львово…

Крепостных и проигрывали в карты, и дарили, и продавали семью в розницу, и били, и убивали. Было это в порядке вещей. Ответственности за такие преступления не было никакой. Ни перед законом Божьим, ни перед государством. Всё это известно. Ну, кто же будет судить тебя за, например, сломанную тобой свою же лопату или, положим, топор? Даже если известно, что ты это сделал нарочно. А для крепостника что лопата, что человек – одно и то же. Лопата даже может быть и дороже. Во время царствования императрицы Екатерины II некоторые передовые люди того времени выступали против продажи крепостных в розницу. Но их выступления не имели никакой поддержки со стороны правящего класса, издававшего законы.

Дальше приводится небольшая выдержка из книги известного учёного и революционера-анархиста князя П.А.Кропоткина «Записки революционера». Почему, спросите, именно П.А.Кропоткина? Ведь не только он один писал об этом! Конечно, не он один. Только потому его и взял, поскольку наши предки по линии Чекалиных и Барановых проживали в тех же примерно местах, где находилось и имение князей Кропоткиных. Имение князей Кропоткиных называлось Кропоткино-Петровское. Оно располагалось примерно в 60-ти верстах (по дороге на Царицын, теперь – Волгоград) от места, в котором проживали наши родственники.

«Один помещик раз спросил другого:

– Почему это в нашем имении число душ так медленно прибывает? Вы, по всей вероятности, мало следите за тем, чтобы люди женились?

Через несколько дней после этого генерал возвратился в свою деревню. Он велел принести себе список всех крестьян, отметил имена всех парней, достигших восемнадцати лет, и девушек, которым исполнилось шестнадцать, то есть всех тех, которых по закону можно венчать. Затем генерал отдал приказ: «Ивану жениться на Анне, Павлу на Парашке, Фёдору на Прасковье» и т.д. Так он наметил пять пар. «Пять свадеб, – гласил приказ, – должны состояться в воскресенье, через десять дней».

Вой поднялся по всей деревне. В каждой избе вопили женщины, молодые и старые. Анна надеялась выйти за Григория. Павловы старики уже сговорились с Федотовыми насчёт их дочери, которая скоро входила в возраст. На придачу время было пахать, а не свадьбы играть! Да и как можно было приготовиться к свадьбе в десять дней. Десятки крестьян приходили, чтобы повидать барина. Группы баб с кусками тонкого полотна в руках дожидались у чёрного входа барыни, чтобы заручиться её заступничеством. Но всё было напрасно. Помещик заявил, что свадьбы должны быть через десять дней, так оно и быть должно.

В назначенный день свадебные процессии, скорее напоминавшие похороны, направились в церковь. Женщины вопили и причитывали, как по покойникам. Одного из лакеев командировали в церковь, чтобы доложить, когда обряд свершится. Скоро, однако, лакей прибежал, бледный и расстроенный, с шапкой в руках.

– Парашка упрямится, – доложил он. – Она не хочет выходить за Павла. Когда батюшка спросил: «Согласна ты?», она громко крикнула: «Нет, не согласна!»

Помещик рассвирипел.

– Ступай и скажи ему, долгогривому, что, если он не обвенчает Парашку, я донесу на него архиерею, он – пьяница. Как смеет он, мерзавец, не слушаться меня. Скажи, что я сгною его в монастыре. Парашкиных же родителей сошлю в степную деревню.

Лакей передал приказ. Парашку обступили поп и родные. Мать на коленях молила дочь не губить всех. Девушка твердила «не хочу», но всё более и более слабым голосом; потом шёпотом; наконец совсем замолчала. Ей возложили венец… Она не сопротивлялась. Лакей помчался в барский дом с докладом: «Повенчали».

Полчаса спустя у ворот помещичьего дома забряцали бубенчики свадебных поездов. Пять пар слезли с телег, перешли двор и вошли в переднюю. Помещик принял их и велел поднести по рюмке водки. Родители, стоявшие позади плакавших дочерей, велели им кланяться в ноги барину.

Таковы были дела, которые я сам видел в детстве. Картина получилась бы гораздо более мрачная, если бы я стал передавать то, что слышал в те годы: рассказы про то, как мужчин и женщин отрывали от семьи, продавали, проигрывали в карты либо выменивали на пару борзых собак или же переселяли на окраину России, чтобы образовать новое село; рассказы про то, как отнимали детей у родителей и продавали жестоким или же развратным помещикам; про то, как ежедневно с неслыханной жестокостью пороли на конюшне; про девушку, утопившуюся, чтобы спастись от насилия; про старика, поседевшего на службе у барина и потом повесившегося у него под окнами; по крестьянские бунты, укрощаемые николаевскими генералами запарыванием до смерти десятого или же пятого и опустошением деревни. После военной экзекуции оставшиеся в живых крестьяне отправлялись побираться под окнами. Что же касается до той бедности, которую во время поездок я видел в некоторых деревнях, в особенности в удельных, принадлежащих членам императорской фамилии, то нет слов для описания всего».

И это в то время, когда уже был издан Петром Первым указ (1724 года) о запрете женитьбы молодых, в том числе и крепостных, без их на то согласия.

То, что крепостных ни во что не считали, очень образно описал П.А.Кропоткин в тех же «Записках».

«…Но когда после долгих приставаний нам удалось заставить отца (отец, А.П.Кропоткин, был военный, в чине генерал-майора – С.Ч.) рассказать, за то он получил Анну с мечами и золотую саблю, тут уж мы были совсем разочарованы. История была до крайности прозаична. Штабные офицеры квартировали в турецкой деревне, когда в ней вспыхнул пожар. В одно мгновение огонь охватил дома, и в одном из них остался ребёнок. Мать рыдала в отчаянии. Фрол (крепостной А.П.Кропоткина – С.Ч.), сопровождавший всегда отца, бросился в огонь и спас ребёнка. Главнокомандующий тут же наградил отца крестом за храбрость.

– Но, папаша, – воскликнули мы, – ведь это Фрол спас ребёнка!

– Так что ж такое, – отвечал отец наивнейшим образом. – Разве он не мой крепостной? Ведь это всё равно».

А вот и ещё, от философа В.В.Розанова (В.В.Розанов. Религия и культура. – Сборник статей – «По тихим обителям»), изучавшем крестьянский вопрос.

«…Русский мужик не ленив… Отхожие промыслы есть великий показатель, что мужик наш не лежебока. Но он решительно сбит с ног: 1) малостью земли, 2) отсутствием верных и обильных по близости заработков. Раньше грамоты, раньше даже веры надо спасти физиологическую суть народа. Надо положить или хоть не выбирать рубль из его кошеля – и уже затем его стричь, чесать, учить, даже «креститься» учить! Раньше всего надо «быть», и уже потом на это «быть» надевать культуру. А в деревне нашей поставлен вопрос о самом «быть». Ещё на ступень опуститься ей – и всё треснет там, ибо пахарь на дохлой клячонке, держащий вместо коровы козу (всё виденные примеры!), местами ленивец (от беспомощной бедности, от отчаяния, начинается лень), везде почти пьющий (русский опиум), вдруг протянет по дорогам руку за подаянием! Нищенство страшное явление. Тихое – оно зловещее бурь. Нищий – пансионер народа. Но когда сам народ «протянет ручку», кто же ему тогда подаст? Откуда? Что?!»

Написано это было ещё до отмены в 1861 г. крепостного права. Не прислушались. Не только крепостники, но потом и имперское государство, а потом и правопреемник – большевистское государство. И вот оно, тихое нищенство-то, и наступило. Оно ещё раньше наступило, и сейчас продолжается практически полным бездействием имущих власть.

Вот тогда насильно и перевезли Чекалиных из одной нищеты в другую…

Мой отец, Иван Васильевич, рассказывал, что когда он во время войны лежал по ранению в госпитале в Петрозаводске (начал он воевать по мобилизации в Финляндии в 1943 г.), медсестра спросила его, нет ли у него брата, Михаила. А у него как раз так и звали брата, который моложе него был на три года. Отец обрадовался, что жив, возможно, его брат. Встретился отец с тем Михаилом Чекалиным, оказалось – не брат. Так вот «не брат Михаил» рассказал, что в деревне их, в Архангельской области, половина деревни – Чекалины. Вполне могло оказаться, что деревня эта и была родиной нашей фамилии. Но название её, к сожалению, не сохранилось…