Распутье

   Начинало светать, и небо над крышами домов уже не казалось таким черным. Это в городе оно всегда мутное, а здесь, в сотне километров от суеты и шума мегаполиса, небо имеет пронзительную глубину с мириадами рассыпанных бриллиантов звезд. Стоит на минуту забыться, и кажется, будто вот-вот оторвешься от земли и упадешь в эту манящую бездну...

   - Почему ты решила умереть в такую сказочную ночь? - спросил я.

   Незнакомка вдруг прижалась ко мне, уткнула лицо в отворот куртки, и заплакала.

   - Поплачь, девочка. Поплачь. Легче станет, - говорил я, приобняв ее за плечи. - Уж лучше так, чем под поезд...

   Это зеркало начинает быстро вращаться. Когда оно останавливается, я вижу огонь.

   Горит лежащий поперек шоссе автобус. Несколько карет скорой помощи с включенными проблесковыми маячками стоят у обочины. Чуть в стороне - машина ДПС. Суетятся люди. Но пассажирам в автобусе уже не помочь. Огонь пожирает салон со страшной скоростью. Ему все равно, что люди, что обшивка с пластиком.

   И тут я вижу лежащее на асфальте одинокое, припорошенное колючим снегом тело. Ноги неестественно вывернуты, а голова накрыта куском грязной ветоши. Рядом стоят двое полицейских.

   - Свидетели говорят, что эта дура в последний момент на дорогу выскочила. Водитель ударил по тормозам, автобус занесло. Ну, и на встречке его уже КАМАЗ добил. Детишек, конечно, жалко. На праздник всем классом ехали...

   - Сука, - выругался сержант, смачно сплюнув в сторону мертвого тела. - Из-за таких тварей невинные люди гибнут. И сама сдохла, и два десятка ребятишек с собой прихватила. Ну, есть ли Бог на этом свете?

   Ноги подкашиваются, и я падаю на усеянный осколками разбитого зеркала серый линолеум коридора. Неужели это я его разбил? Но зачем оно мне показывало весь этот ужас? Зачем? Ведь даже если бы я знал, что через несколько дней или месяцев девушка станет причиной аварии автобуса с детьми, можно подумать, дал бы ей умереть под колесами поезда. Да все равно бы ее спас.

   И тут внутрь меня проникает холод. Сердце замирает в груди, скованное ледяной коркой. А что, если я смогу пройти мимо? После того, как очнусь. Каким я буду видеть окружающий мир? Насколько стану другим?

   Эх, чертов кретин, Эдвард Майерс со своей теорией эволюции! Только бы ты оказался не прав! Это все похоже на страшный суд. Надо же, и я сам пытаюсь себя обвинить. Будто стою на пороге, и грехи тяжким грузом давят на ноги, не позволяя идти дальше. А что там, впереди?

   Нахожу в себе силы, встаю и двигаюсь к следующему зеркалу, но так и не решаюсь в него заглянуть. Я уже знаю, что ждет меня там, в глубине, за обманчивой преградой из холодного стекла. Предвиденье? Возможно. Хотя, это ведь моя память...

   Там скрывается предательство. Всего лишь один миг, когда потерял веру в любовь и дружбу. Миг, который буду помнить всегда. Море боли и океан отчаяния! Любимая девушка ушла к моему лучшему другу, и я ничего не в силах был сделать. Абсолютно ничего! Просто меня на самом деле никто не любил. Была лишь иллюзия, которая в один прекрасный момент развеялась, оставив пустоту.

   Теперь не нужно зеркало, чтобы видеть. И я вижу другой вариант. Вика стала мне женой, а Пашка все так же забегает на недельке в гости, попить пива и поболтать. Но это фальшивая жизнь! Она кажется счастливой лишь для меня одного, а люди вокруг по-настоящему страдают. И делают вид, что тоже счастливы. Зачем эта фальшь? Спектакль для одного зрителя?

   Медленно поворачиваюсь и иду по коридору обратно. Толкаю дверь в конце, но вместо лестничной площадки обнаруживаю за ней небольшое помещение, стены которого обшиты белым рифленым пластиком. Напротив меня прямоугольник окна, и за стеклом - изрытая многочисленными кратерами мертвая лунная поверхность. Как на картинках из моей любимой в детстве книжки.

   Эдвард Майерс развалился на угловатом белом диване и пристально изучает какие-то документы. Сажусь рядом с ним, устало вздыхаю. Майерс протягивает мне стакан с минералкой.

   - Получилось? - спрашивает он.

   - Не знаю, - я в несколько жадных глотков опустошаю стакан. - Скажи, Эдвард. Ты готов ответить за все свои поступки, будь они хорошие или плохие? И жить дальше, каждый миг просчитывая вероятности своих действий и видя, к чему в будущем они приводят. Ты ведь, наверное, не отказался бы обладать таким даром предвидения?

   - Это не дар, а проклятье, - хмурится Майерс. - С ним нужно родиться. А так можно просто сойти с ума.

   - Это точно, - соглашаюсь я. - Но выбор вряд ли будет.

   И тут голову пронзает раскаленный кинжал боли. А вместе с ней слышу вдалеке заунывное дребезжание дверного звонка...

   Звонок? Откуда бы ему здесь взяться?

   1.

   Звук такой настойчивый, конвульсивный, словно последний выстрел в спину уходящего прочь врага. Как ни странно, выстрел попадает в цель, и серая мгла бурлящим потоком врывается в мое сознание. Проступают оклеенные вульгарными обоями стены, низкий облупившийся потолок, потертый палас на полу. И Настя в желтом махровом халате настороженно подходит к входной двери. С той стороны уже кто-то начал нетерпеливо стучать кулаком или ногой. Она вдруг оборачивается, смотрит на меня, а в глазах... Нет, не страх и не отчаяние. У человека, минуту назад корчившегося в агонии, взгляд должен выражать нечто иное. Но только не злобу и ненависть. Откуда в ней все это? Настя никогда не умела злиться по-настоящему. Обижаться - да, но не злиться. Неужели боль ее так изменила?

   Она поворачивает ключ в замке. Три оборота, и в квартиру врываются какие-то незнакомые люди. Настю отталкивают, практически сметают с пути. Я вижу их горящие безумием глаза. Десятки пылающих глаз. Они все ближе и ближе. Люди теснят меня к окну. У многих в руках палки, обломки арматуры, ножки от столов и стульев.

   Не в силах больше видеть мертвые холодные лица, отворачиваюсь, и смотрю на город. С пятого этажа можно разглядеть разве что окна в доме напротив. В чужих квартирах твориться нечто страшное. Кровь на редких уцелевших стеклах о многом может поведать. Или наоборот, скрыть.