Страница 2 из 15
Оставшись один, Пашка достал из-за пазухи корень арка, и принялся неспешно жевать. Язык приятно защипало. Он вспомнил вдруг старого Капитана, его водянистые выпученные глаза, тонкие трясущиеся губы. И скрюченный указательный палец, больно бьющий промеж глаз.
"Ты пойми своей безмозглой башкой, щенок", - твердил он, брызжа слюной. - "Вы живы только до тех пор, пока в ваших жилах кипит ненависть и злость. Вы должны ненавидеть тех уродов, что породили вас, затем выкинули, словно мусор. Вы должны ненавидеть меня, и друг друга. Как только вы дадите слабину, этот сраный мир вас утопит в дерьме. Я всю жизнь жил среди мрази, по их законам... И знаешь, что самое страшное? Знаешь? Самое страшное - это убивать, и чувствовать себя виноватым. Убивать с жалостью в сердце. Я прошел две войны, и видел, как здоровенные мужики спиваются, а в глазах их ничего нет. Пустота в глазах, бездонная пропасть. Им оставалось только пулю себе в висок пустить... Это страшно, поверь. Если нет любви, остаётся лишь ненависть. Но любовь - это утопия. Там, в поселении, сотни пустоголовых дебилов, которые только и умеют, что собирать грибы и трахаться... Ради первого их тут держат, а если лишить второго, - сразу чахнут и перестают работать. Раньше хоть эскулап был, пока в пьяной драке не зарезали, аборты делал. А теперь всех новорождённых за периметр, чтобы ресурсы не жрали..."
Обычно после долгих и пылких речей Капитан доставал тонкий железный прут, и начинал лупить кого-нибудь из младших учеников. При этом он то смеялся, как сумасшедший, то неистово матерился. Старшие не вмешивались, зная, что попадёт. Они ненавидели его на расстоянии, как он и велел. А ведь любой из них мог с лёгкостью убить. Уж этому Капитан их научил в совершенстве.
Пашка хорошо помнил тот момент, когда избитый до полусмерти шестилетний сопляк вдруг кинулся на Капитана и перегрыз тому глотку. Все передние молочные зубы оставил, но разжал челюсти только после того, как тот перестал хрипеть. А ученики стояли и смотрели на мёртвого учителя, на лице которого застыла счастливая улыбка победителя. Рядом сидел беззубый мальчишка, пускал кровавые пузыри, и весело гыгыкал. Не было жалости, не было благодарности за то, что Капитан когда-то спас младенцем, принёс в дом и вырастил, как и сотни других детей. Он всё-таки смог завершить свою работу, создал жизнеспособное общество чудовищ, и оттого ушёл со спокойной душой. Вот только не было покоя его ученикам, и тем, кого те в свою очередь спасали. Его лачуга до сих пор стояла посреди джунглей, поросшая лианами, но все обходили её стороной. Учивший ненависти получил в ответ свою порцию, не выдержал, подавился...
Сквозь шум дождя Пашка услышал быстрые хлюпающие шаги, чуть привстал, положив ладонь на рукоять ножа. Но это был Сопляк.
- Готовы, - смотря мимо Пашки, быстро проговорил он. А глаза пьяные-пьяные. Такой дурман бывает только от чужой крови.
- Много? - спросил Пашка, невольно сглатывая. Растёт, Сопляк, растёт... Того гляди, года через два на поединок мог бы вызвать, чтобы убить и забрать себе имя.
- Трое было, - шмыгая носом, ответил тот. - Копали что-то в лесу, машину свою запустили. Но я Малого встретил, и вместе мы их... Всё как учил: лезвием на три пальца ниже застёжки скафандра, и резко вниз...
- Я спрашиваю: много крови выжрал? - в глазах Пашки полыхало пламя.
- Паш, ты чего? - сопляк побледнел, отступая на шаг. - Не жрал я...
- Пасть покажи, ну! - потребовал Пашка. Затем схватил мальчишку за нижнюю челюсть, резко дёрнул губу. Так и есть. Густая алая слюна, мажет зубы.
С силой оттолкнув Сопляка, Пашка выхватил нож.
- Малой... Он тоже?
- Да это ты сам меня...- пытался оправдаться мальчишка. - Губы разбил...
Пашка шагнул вперёд, затем ещё, оттесняя Сопляка к чахлым кустам, за которыми начиналось мёртвое поле. Первая волна ярости прошла, и он убрал нож, освобождая руки. К своим пятнадцати Пашка уже мог отчетливо разглядеть в человеке зверя, как бы глубоко тот ни прятался. Капитан учил этому в первую очередь. Говорил, что слепая ярость сводит с ума, лишает разума, отбрасывает во тьму... Сильный устоит, слабый превращается в зверя, и, попробовав кровь врага, он никогда не станет прежним. Таких нужно сразу душить...
Пашка вдруг вспомнил мальчишку, убившего Капитана. Он до последнего не понимал, что с ним сделают через несколько минут. Сидел, пускал пузыри, хихикал... А потом кто-то из старших подошёл к нему сзади, достал лезвие... И детское лицо, с распахнутыми голубыми глазам... Взрыв сверхновой, ледяное пламя в зрачках... Почти каждую ночь это снилось, заставляя просыпаться. Как его звали-то хоть? Нет, у зверей нет ни прозвищ, ни имён... Канул в лету, как и десятки после него...
Сопляк осклабился, вытащив из-за спины длинный, чуть изогнутый нож. Пьяная муть в глазах отступила, видимо, прогнал адреналин. Поздно, мальчик! Слишком поздно! Теперь, даже если ты каким-то образом сумеешь победить старшего, имя тебе не достанется. Ты стал зверем, а это диагноз, и, к сожалению, неизлечимый. Любой вправе тебя убить.
И тут посёлок "чихнул". Нет, на чих это мало походило. Скорее, на мучительный хриплый выдох. У подножья стен заклубился синеватый туман, с каждой секундой становясь всё гуще. Потом стал расползаться. От посёлка до леса химическое облако обычно проходило минут за пять, если дождь шёл несильный. При ливне оно рассасывалось где-то на полпути.