Страница 50 из 193
Открылась дверь.
Николь продолжала смотреть в зеркало, а мысли её скакали, и появлялись новые, волнительные, но она не взяла с собой блокнот.
«Эх. Сейчас бы зарисовать эти мысли. Оставить их себе, на память. Хм. Себе? Вот интересно, я что же, сама себе рисую? И не дорисовываю, чтобы затем додумывать? А почему бы и не так? – девочка подпёрла правую щёку пальцем и видя это в зеркале показала себе язык. – Глупая. Зачем самой себе рисовать? Но тогда для чего я это делаю? Для кого? Хм, – она громко хмыкнула, и хмыкнула ещё раз наморщив лоб. – Будто сама с собой разговариваю. С той собой что внутри меня. С голосом внутри. Я – эта, начинаю рисовать, а затем я – та, дорисовываю. – Девочка снова хмыкнула, – интересненько, интересненько...».
– Николь? Ты долго там? – задала в приоткрытую дверь свой вопрос мадам Бишот. – Николь? – она повторила вопрос и зашла внутрь.
Девочка стояла перед зеркалом.
– Николь, девочка моя, что с тобой?
Откуда-то послышался тихий звук будильника. Эту мелодию девочка знала хорошо. Так звучат лучики снежинок, когда те неторопливо падая ложатся на мириады своих уже упавших собратьев. Так звучит белая пустыня, вьюга, воздух и небо севера, что от края до края. Так звучит колодец. Он говорит, он зовёт, он указывает ей путь. И нужно успеть откликнуться. А звук приближался и становился всё громче.
«О нет! Только не это! Только не сейчас! Дьявол! Успеть бы вытереть руки», – это всё о чём онауспела подумать.
***
– Николь, девочка моя…
Звуки плавали, то приближаясь, то удаляясь. Менялась тональность. Мох. Всюду мох, и редкие деревца похожие на яблони. И туман, густой. И дракон. Её дракон. Так для неё важный. Так много значащий. Весь смысл её странствований… Он здесь, вот он, летит. И скрывается. Она перестаёт его видеть. Сама. Сама же так хотела. Дала ему насмотреться на эти миры. Но так было нужно. Он должен был повзрослеть, увидеть и впитать в своё естество всё то людское, трагическое. Он ещё будет найден, захвачен её душой, влит в неё, а пока она сама подобна ему, она рассматривает эти миры, изучает. А гул над пространством… то взлетающий выше тумана, то оседающий на землю. Это мамин голос. К нему присоединяется мелодия будильника. Зеркало, перед которым Николь только что стояла, медленно исчезает, а мама всё также, стоит в дверях.
«О нет! Только не это! Только не сейчас! Дьявол! Успеть бы вернуться», – но нет. Это было последнее, о чём успела подумать девочка. Сон вырвался из её объятий, она медленно падала на свою кровать, открыла глаза и уставилась в потолок. Мама по-прежнему стояла в дверях.
– Вставай, соня. Мы с папой ждём тебя за столом.
Николь оделась, умылась и спустилась на первый этаж. Родители сидели за обеденным столом.
– Ну и что за кипишь в такую рань?
Мистер Джой задорно улыбался. – Завтракай, пока не остыло.
– Но папа? Неужели для этого надо было поднимать меня ни свет ни заря? Выходной же.
– Вот потому и рано, что выходной. На прогулку поедем. Знаю я одно место замечательное. Хочу вам с мамой показать его.
Николь была не против отцовской затеи.
В этом доме они жили с мая месяца и были довольны своим выбором. Дом стоял в нескольких километрах от Анкориджа, на перешейке между озером Сиксмил, с высоты птичьего полёта напоминающим формой морковку, и заливом Найк Арм. Сосновый лес, чистый морской воздух, грунтовые дороги и отсутствие соседей, впрочем, как и людей вообще. Всё это нравилось девочке и она была благодарна Джою за его выбор. Как рассказывала мама, именно Джой настоял на поездке сюда с целью присмотреться к одиноко стоящему дому, о котором ему рассказал один его знакомый. Николь почти ничего не помнила о том периоде жизни, когда они с мамой переехали в Анкоридж с востока штата, и искали варианты покупки жилья. Тогда-то мама и встретила Джоя, с которым в годы молодости мечтала завести семью, но, не сложилось. Зато сложилось сейчас, спустя более двадцати лет. Почему Николь ничего не помнила из того периода, она не знала. Не помнила она и о всей своей уже прожитой жизни, а не только беготню по городу в поисках вариантов жилья, когда её мама и повстречала, по великой случайности, любовь своей молодости. Мама как-то рассказала, отвечая на вопрос девочки, что в городе, зимой, Николь поскользнулась на льду и сильно ударилась головой. Врачи заверяли, что амнезия временная. Нужно время, и память вернётся. Девочку вполне удовлетворили объяснения мамы, а уверения врачей ни радовали, ни огорчали. По большому счёту, ей было всё равно. Однако она скрывала от родителей своё безразличие, боясь расстраивать их. Дело в том, что её мама и без видимых причин склонна была проявлять беспокойство относительно всего, что касалось здоровья дочери. Малейший перепад настроения, покраснение глаз, новые увлечения, и даже содержание снов, всё воспринималось мамой со старательно скрываемым страхом. Такое внимание иногда пугало девочку.
«Я что, смертельно больна?» – задавала она себе вопрос.
Позже она списывала это на материнскую любовь, резонно допуская, что стань она матерью, поступала бы также.
Вот и сейчас, пересказ девочкой своего сна взволновал маму. И в этот раз, как и в других подобных случаях, мадам Бишот, слушая дочку, всячески скрывала свою тревогу.
«Это лишь сон. Как можно так не жалеть себя и волноваться слушая меня?» Николь постаралась скорее завершить описание приснившегося, и отвлечь маму расспросами, что одеть и что взять с собой.
Но сон, и девочка это понимала сама, таил в себе странные, тревожные, почти совсем ощутимые, реальные очертания. Мир сна, не только последнего, но особенно последнего, ощущался кожей рук, пальцами, остатками звуков в ушных раковинах, резью в глазах от ослепительно сияющего снега. Она слышала скрип его под своими ногами. Она помнила скрип, помнила запах снежной пустыни, она, сейчас, закрывая глаза, видела всполохи северного сияния. Она была там! Она, реальная, проходила той дорогой! Но как же тогда понимать это? Как воспоминание? Видение?