Гардемарины, вперед!

Судя по выразительности, с какой паж выкрикивал одно за другим обвинения, автором доноса был он сам. Да, Алексей был преступником. Он интересовался делами «синих», и не только прислугой, а посягнул в своем любопытстве на самого князя.

Алексея вытолкнули к самому трону, надавили больно на плечи, и он бухнулся на колени. Дело было настолько необычным, что княгиня пренебрегла опросами свидетелей и приступила прямо к опросу обвиняемого.

– Зачем тебе надо это было знать? – Голос Аглаи Назаровны был металлически-тверд и хрустально-чист.

– Да просто так. Интересовался… – лепетал Алексей.

– Как же ты, мелкий человек, посмел интересоваться князем?

– Да я про их сиятельство не спрашивал, – пробовал выкручиваться Алексей. – Меня их секретарь интересовал. Может статься, что знаком я с их секретарем… или с берейтором…

– Как же зовут твоего знакомого? – с усмешкой спросила княгиня, уверенная, что обнаружила прямую ложь.

Алексей посмотрел в ее горящие темные глаза и неожиданно для себя негромко сказал:

– Котов его фамилия.

Стало очень тихо. В этой непривычной, тяжелой, одуряющей тишине Алексею стало так плохо, так страшно, что он совсем склонился долу, уткнув лоб в ворсистый ковер.

– Дурень ты дурень, – тихонько прошептала карлица Прошка. – Нашел о ком любопытствовать.

– Котов? – спокойно переспросила княгиня. – Ты говоришь – Котов? – И вдруг рванулась, ударилась головой о высокую спинку кресла и трубно, нечеловечьи завыла. На Аглаю Назаровну обрушился припадок.

Видно, это было вполне привычно, потому что Аглаю Назаровну сразу подхватили, положили на пол, откуда-то появились подушки. Прошка метнулась к барыне и принялась оглаживать потное лицо. Про Гаврилу в суете и не вспомнили, но он протолкался сам вперед и, глядя, как выгибается в руках гайдуков тело княгини, как пузырится у бескровных губ пена, «подвел черту»:

– Падучая… Держите барыню крепче. Алексей Иванович, живо! В красной банке настойка дурмана. Несите сюда. Надо три капли… Нет, лучше пять в ложку с водой. – И добавил с удивлением: – Ноги-то у нее почему двигаются?

Когда Алексей принес настойку и ее в нужной пропорции с трудом влили в сведенный судорогой рот Аглаи Назаровны, Гаврила перевел дух.

– За дело, Алексей Иванович! Я тут с ними поговорю, как сумею, а вы достаньте серп да идите на задворки парка пустырник жать. Сок из него будете давить и поить начнем всех принудительно. Пустырник отвадит доносы писать!

– Иду, Гаврила. – Алексей испуганно огляделся. Вокруг, словно призывая его на подвиг, кричало, вопило и бесновалось население справедливого государства.

Алексей выбежал из дома так стремительно, словно там бушевал пожар. Вместо серпа он прихватил на кухне длинный, с изогнутым лезвием нож. Только когда стемнело и уже нельзя было отличить лопух от крапивы, а куча нарезанного пустырника соперничала в размерах со стогом, Алексей сел на землю и отер пот со лба.

«Ну и дела… А Котова в этом доме знают. Хорошо знают. И похоже, не любят. Где ты, штык-юнкер? Защищайтесь, сэр! Я вышибу дух из вашего хилого, поганого тела, сэр!»

Луна поднялась высоко над деревьями, засеребрила воды Фонтанки и влажную от испарений чугунную решетку. Алеша направился к месту встречи. Он не заметил, конечно, как мелькнула за кустами фигура в белом – тихий садовник Мятлев торопился по своим делам. Вначале он шел осторожно, пригнувшись, но, выйдя к ограде, припустил бегом. У скрытой плющом калитки он остановился, ржавый ключ с трудом повернулся в замке. В парк проскользнул человек в плаще и сразу исчез за деревьями.

– Крапива, черт! – выругался Никита, забыв произнести пароль. – Алешка, наконец-то!

– Гардемарины, у нас тут такие события! Брому надо, много!

– Зачем?

– Гаврила велел. Они здесь все помешанные.

Трудно было Алексею объяснить друзьям особенности быта в доме Черкасских, но когда понимание было достигнуто, Никита посоветовал – пока не поздно, дать деру!

– Нет, – сказал Алеша.

– А если тебя начнут расспрашивать, откуда, мол, знаешь Котова и все такое? Княгиня его не любит, а князь? Может быть, Котов его доверенное лицо. Закуют тебя в колодки…

– Нет, – упорствовал Алексей.

– Я тебе принес кое-что, – сказал молчавший до сих пор Саша. – Одно старое письмо. Оно послужит тебе пропуском.

– Какое еще письмо?

– Бери, бери, – подтвердил Никита. – Это из бестужевских бумаг. С этим письмом можешь идти прямо к Черкасскому.

Раздался какой-то невнятный шорох, – кажется, совсем близко зашумели верхушки деревьев. Друзья замерли, напряженно вслушиваясь. Никита сделал несколько шагов в темноту.

– Никого нет. Ветер.

– Так ты понял, Алешка?

– Легко сказать – иди к князю, – проворчал Алексей, пряча бумагу на груди. – А где его найти? На половину «синих» не пускают. И потом мне завтра весь день сок из пустырника надо давить. Гаврила велел.

– А местная болезнь заразная, – разозлился Саша, – ты тоже ополоумел. Ты зачем в дом этот пришел? Врачеванием заниматься? Ладно, ты руками-то не маши. Нечего оправдываться… Письмо носи на себе. Ему цены нет. Да прочти его, прежде чем нести к Черкасскому.

– До завтра, сэры! Честь – никому!..

Алексей вернулся на поляну, ухватил, сколько могли обнять руки, «с-собачьей крапивы» (он не забыл второго названия пустырника!) и направился к дому.

Трава была тяжелой, колола руки. Алексей шел, ногами ощупывая дорогу, стараясь не натолкнуться на дерево и не угодить в яму. «С-собачья крапива» за все цеплялась и норовила выскользнуть из рук. Он и не заметил, как сбился с дороги.

«Где это я? Кажется, на территории князя. Не могли указующие таблицы поставить! Черт их разберет! Кленовая аллея принадлежит „белым“, липовая – „синим“, это я помню… Но кому, ради всех святых, принадлежат елки? Сэры, я заблудился…»

Он поднырнул под колючую крону, продрался через сухие ветки и неожиданно очутился на липовой аллее. Куда: направо, налево? Он пошел направо к фонтану, освещенному слабым светом фонаря.

– Чей это фонтан? Чей фонарь? Если мне не изменяет память, у фонтана сходятся все аллеи, – сказал Алексей вслух и тут же спрятал лицо в охапку травы.

По ту сторону фонтана стояли люди, и одежда их была не белого цвета, их было трое. Казалось, никуда они не торопятся, никого не ждут, стоят неподвижно, молча, как духи.

Вот один из них медленно подошел к фонтану, наклонился и стал пить воду, тонкой струйкой бьющую из трубки. Потом распрямился, отер рукавом губы и, закинув голову, посмотрел на луну, выпуклыми тусклыми глазами. Алешины руки сами собой разжались, и, слабо охнув, он повалился на охапку пустырника.

Сомнений не было. Этот бородатый худой, медленный в движениях человек был не кто иной, как штык-юнкер Котов.

21

Саша стоял в тени собора Святого Исаакия и всматривался в прохожих. Он знал обыкновение Лукьяна Петровича прогуливаться вечерком в хорошую погоду и надеялся встретить его, успокоить, а также напомнить об обещании похлопотать об аудиенции у вице-канцлера.

Прошедший день был не по-осеннему жарок, и теперь прогретые камни собора дарили прохладному вечеру свое тепло. Огромный, немосковского толку собор возвышался над площадью, как опаленный в борьбе с неприятелем корабль. Когда-то били на его башне куранты с музыкой. Государь Петр купил эти часы в Амстердаме и очень гордился этой покупкой. Со временем собор обветшал, и для укрепления стен к нему пристроили крытые деревянные галереи. Лучше бы не укрепляли соборные стены, потому что случилась гроза, рядом в дерево ударила молния, и из-за этой самой галереи случился великий пожар. Дотла сгорели стропила, перегородки, кровля и амстердамские часы с курантами. Собор поправили, покрыли медными листами крышу, но и по сию пору видны кое-где следы пожара, а главное, собор онемел, у казны не было ни денег, ни охоты покупать в Амстердаме новые часы. Да и зачем считать время? Пусть себе течет… Его не остановить.